— Будем надеяться.

— По крайней мере, Дона Кинкейд уж точно под замком, и я надеюсь, что там она и останется. Убивать невинных людей без всякой на то причины… Я слышала, у нее на почве стресса проблемы с психикой. Подумать только! Столько всего натворила, столько людей пострадало…

Несколько месяцев назад Дону Кинкейд перевели в психиатрический госпиталь Батлера, где врачам предстоит определить, сможет ли она предстать перед судом. Хитрость. Симуляция. Что ж, пусть попробует. Как говорит мой старший следователь, Пит Марино, попалась сама и попала к чокнутым.

— Трудно даже представить, что она была в своем уме, когда губила невинные жизни, как об этом говорилось на суде, но хуже всего случай с тем бедным маленьким мальчиком. — Тара говорит сейчас о том, что совершенно ее не касается, и мне ничего не остается, как просто ее слушать. — Убить беспомощного ребенка во дворе его собственного дома, едва ли не на глазах у родителей. Тому, кто причиняет зло ребенку или животному, прощения быть не может, — заключила она, словно чинить зло в отношении взрослого — дело вполне допустимое.

— Я не знала, разрешат ли мне передать Кэтлин эту фотографию. Я ничего не подтверждаю и ничего не опровергаю. Просто подумала, что ей, может быть, захочется иметь такую при себе.

— Я, собственно, никакого вреда в этом не вижу. — Но и особенной уверенности в ее голосе я не слышу, а когда она протягивает через стол руку, чтобы вернуть фотографию, я улавливаю в ее глазах сомнение.

Она раздумывает. Почему ты передаешь ей эту его фотографию? В некотором смысле, косвенно, Кэтлин Лоулер и есть та причина, по которой Джек Филдинг сейчас мертв. Нет, не косвенно, думаю я, медленно закипая от злости. У нее был секс с несовершеннолетним, а ребенок, которого они произвели на свет, вырос, чтобы стать Доной Кинкейд, его убийцей. Это уже не косвенная причина, а самая что ни на есть прямая.

— Не знаю, видела ли Кэтлин эту фотографию. Она одна из последних, — объясняю я, возвращая фотографию в конверт. — Я выбрала ее, чтобы напомнить о нем, о том, каким он был в лучшие времена.

Трудно представить, что Кэтлин не разоткровенничается, увидев этот снимок. Еще посмотрим, кто и кем будет манипулировать.

— Не знаю, что вам наговорили насчет того, почему я перевела ее в блок «Браво», — говорит Тара. — Это отделение строгого режима.

— Мне лишь известно, что ее туда перевели, — неопределенно отвечаю я.

— Разве мистер Браззо не объяснил? — В ее тоне слышится раздумье. Она кладет ладони на квадратную столешницу дубового стола.

Леонард Браззо — судебный защитник по уголовным делам, я к нему обратилась для того, чтобы в том случае, когда дело о попытке покушения на мою жизнь дойдет до суда, мне не пришлось доверяться какому-нибудь перегруженному работой или совсем еще зеленому помощнику адвоката. Я не сомневаюсь в том, что команда Доны Кинкейд, люди, которые защищают ее безвозмездно, постарается представить факт нападения на меня в моем собственном гараже как нечто вполне извинительное. Они заявят, что это я сама виновата в том, что на меня напали, причем сзади, из засады и в кромешной темноте. Мне чертовски повезло, что я осталась жива, и если я сижу сейчас в заросшем плющом кабинете Тары Гримм, то прежде всего потому, что это дело беспокоит меня гораздо сильнее, чем я готова признать, поскольку у меня вовсе нет уверенности в своей безопасности.

— Насколько я понимаю, ее перевели в отделение строгого режима ради ее же собственной безопасности, — отвечаю я, представляя камуфляжный бронежилет повышенного уровня надежности с кевларовыми керамическими пластинами.