Участок нам подарили родители Вероники. Они жили в Петербурге. Мой тесть был военным – в недавнем прошлом капитаном ракетного крейсера стратегического назначения, а теперь – высокое должностное лицо на ответственной работе в штабе округа. Ему и выделили участок в Подмосковье несколько лет назад. Что до моей тещи, то всю жизнь она работала театральным критиком, пишущим для высоколобой питерской богемы. Это, несомненно, наложило суровый отпечаток на ее царственное чело. Вечно поджатые губы, изогнутая бровь, сухие, всегда расправленные плечи. Не хочу сказать ничего дурного, но Инесса Эдуардовна, на мой взгляд, была воплощением ада на земле!

И хотя мы были с ней представителями одной профессии, с самого начала наши отношения как-то не заладились. Мою журналистскую практику она считала чудовищной ошибкой (равно как и факт моего присутствия в жизни любимой дочери). При встрече она не упускала случая процитировать какую-либо строчку из моих статей, причем в ее устах это звучало так, словно текст и в самом деле нацарапал умственно отсталый! Но по нелепому стечению обстоятельств этот набор букв попал в типографию и вышел в тираж…

Когда изредка, на выходных, мы приезжали в «родовое гнездо» моей супруги, бабушка Инесса дарила внуку какие-то фантастические подарки типа старинного веера, который «нельзя было трогать и раскрывать», так как «это большой раритет»; или коллекции программок Эрмитажного театра за 1972 год, вручение которых сопровождалось примерно тем же текстом, что и про веер. На мой резонный вопрос, зачем ребенку то, что «нельзя трогать и раскрывать», Инесса Эдуардовна лишь еще больше поджала губы, а Вероника ткнула меня в бок…

Я хохотнул и пролил немного чая на стол.

– Что случилось? – Жена оторвалась от планшета.

– Да так…

Вероника смотрела на меня в ожидании.

– Вспомнил, как мы ездили к твоей маме в гости, – добавил я, понимая, что моей повелительнице логики нужен ответ.

– Да уж, – «согласилась» она, – было весело!

– Ну, перестань. – Я взял жену за руку. – Ты же знаешь, как я люблю твою маму.

– Вот только не надо паясничать! – вроде бы дружелюбно, но со звонким холодком в голосе фыркнула дочь своей матери. – А то я сейчас шутить начну! – сделала она ударение на слове Я.

– Извините, Вероника Сергеевна, – улыбнулся я, – больше не буду.

– Ну ладно, я поехала, – она сделала последний глоток кофе и, аккуратно стряхнув с кончиков пальцев крошки бутерброда, поднялась из-за стола.

– Помою, оставь, – махнул рукой я, видя, что она собирает на тарелку чашку и приборы. – А ты что, Макса сегодня не забираешь? Мне его отвезти?

– Кого? – удивилась она. – Куда отвезти?

– Понятно, – усмехнулся я. – Начала шутить все-таки.

– Слушай, – Вероника наклонилась ко мне и поцеловала в щеку, – я побежала. А с Максом своим ты сам разберись. – И она пошла в коридор, оправляя юбку по дороге.

– С «моим» Максом?! – крикнул я вслед. – Ну ладно, со «своим» Максом я разберусь сам. Ты хоть скажи, ко скольким его везти?!

– Не слышу, – крикнула она мне в ответ из коридора. – Все, давай, до вечера!

Хлопнула дверь, и я остался в тишине. Отхлебнув чай, я наклонился через стол и взял в руки пульт от телевизора. Уже через пару секунд панель демонстрировала мне утренние пробки в городе. О них жизнеутверждающе вещала совсем еще юная девушка, для которой этот репортаж был одним из первых в жизни.