– Нынче не станет. – Лют скинул варежку и сосредоточенно подсчитал на пальцах. – Мистиша в первый раз к нему ездил в зиму перед походом на Дунай. А тому будет шестнадцать лет. Стало быть, в ту зиму ему было столько же, сколько мне сейчас.

– Не помолодеть тебе больше! – Вальга засмеялся. – Вот теперь старичок тебя признает наконец!

– Теперь, скажет, тот самый ко мне приехал, родной мой! – захохотал его младший брат, Торлейв. – Берегись, еще целоваться полезет!

– Тьфу на тебя! Я лучше с ежом поцелуюсь!

Киевский обоз уже втянулся в плеснецкое предградье. Зарытые до половины в землю, избы почти по соломенные кровли прятались в снегу, и дым из окошек тянулся будто из подземелья. Не верилось, что всего-то сотня шагов отделяет от знакомого крова мораванина Ржиги, державшего гостиный двор.

– Эй, глядите! – Ехавший во главе обоза Сватята обернулся и взмахнул звенящей варяжской плетью, прерывая хохот боярских сыновей. – Свенельдич! Ты гляди, чего нагородили!

Лют, тоже верхом, пустился вдоль длинного ряда груженых саней и догнал его. Бросив взгляд вперед, на город, невольно придержал коня и концом плети сдвинул шапку на затылок.

Все эти шесть лет Лют наблюдал, как от зимы к зиме укрепляется город на высоком холме – как растут валы, обнимающие весьма обширное пространство, как поднимаются на них бревенчатые стены. Внимательно осматривал укрепления и старательно запоминал, чтобы потом, вернувшись домой, рассказать обо всем брату.

– У нас даже в Киеве таких стен нет! – горячился Лют. – Только что сами горы крутые, а валы чуть не от самого Кия остались, не подновлялись с тех самых пор. Етон-то не дурак, о себе заботится. Его теперь так просто не возьмешь. Ты бы поговорил с княгиней…

– Не нужны стены тому, у кого есть мечи верной дружины, – улыбался Мистина.

Он догадывался, что с годами Етон мог пожалеть о заключенном договоре. Но пути назад у старика не было – он целовал меч в плеснецком святилище, а потом подтвердил клятву перед всем княжьем и боярством Волынской земли. Ради чего ему покрывать себя позором в глазах людей и богов – ведь своих родных наследников у него на восьмом десятке лет не прибавилось. «Хоть сиди он на яйце утином, как в сказке, а сынка себе не высидит!» – говорила Эльга. Поэтому укрепление стен кияне относили на счет старческой подозрительности.

Но о строительстве в Плеснеске Мистина слушал охотно, и в серых глазах его отражалось непритворное внимание. Поэтому, увидев, что за минувшее лето валы покрылись каменными плитами, Лют тут же вспомнил о брате. И цепким взглядом охватил увиденное: высоту плит, протяженность одетых в каменный доспех валов. Будет время – посмотрим поближе…

Жители кланялись Люту по пути через обширное предградье – многие его знали, а прочие так, на всякий случай. Плеснеск заметно больше Киева, здесь важно не уронить себя. На последнем ночлеге Лют вместо простого кожуха надел нарядный кафтан – крытый зеленой шерстью, отделанный коричневой коприной с серебряной тканой тесьмой, накинул красновато-коричневый плащ с узорной шелковой полосой по краю, с круглой серебряной застежкой на груди. На местных жителей он взирал с гордостью со своего посеребренного хазарского седла. Пусть волыняне видят – к ним едет богатый гость киевский! При внешней сдержанности, в глубине сердца Лют с удовольствием ловил на себе любопытные и тем более восхищенные взгляды. Сам он был равнодушен к цветному платью, но понимал, к чему обязывает род и положение. Это равнодушие передалось ему от отца – при своем огромном богатстве Свенельд лет тридцать носил старый кафтан, когда-то сшитый руками юной жены, и не желал менять на новые и богаче украшенные.