Почти сразу он вновь зажурчал сладким ручьем, увещевая непокладистого родича: сулил благоволение своего небесного хозяина, немеркнущую славу и торговую выгоду, клялся, что Закон будет соблюден и Польза несомненна...

Но старший Пандав оказался упорней, чем можно было ждать, и Кришна уехал ни с чем.

— Эта затея попахивает гнильцой, Арджуна, – мягко сказал старший.

Он стоял у окна, глядя на зацветающий сад. Кадамбы и кшаудры, ашвакарны и яблони-бильвы услаждали взор, пышно цвели карникара и дерево тилака, певчие птицы сновали в ветвях. Пленительно разубранные цветами, высились амалаки и великолепные анколы; лозы медвянки-мадхави, густо обвив ветви, свисали к самой земле...

Перед отъездом Кришна долго беседовал с Серебряным наедине, и на следующий день брат, злой и взвинченный, явился к Юдхиштхире с разговором.

Царь Справедливости с грустью отмечал в его запальчивой речи не только слова, но даже интонации аватара: раньше Арджуна попросту не способен был говорить вкрадчиво. Наново пытая счастья там, где не преуспел Баламут, он повторил все его доказательства почти в тех же выражениях, разве что сдобрив их неукротимым пылом своей души.

Стойкий-в-Битве молчал, вполуха внимая этой тираде, и рассеянно смотрел в благоуханный цветочный туман.

Видя его равнодушие, Серебряный выходил из себя. Хотелось взять тюфяка-братца за шиворот и хорошенько потрясти. Только однажды Юдхиштхира открыл рот – чтобы еще раз напомнить о мирном договоре, который Воссоединенный заключил с хастинапурскими владыками. “Черный Баламут обладает божественной мудростью, но я, с моим малым разумением, думаю, что эта мудрость не всегда годится для людей, – сказал он. – Мы не можем начать войну наперекор нашему многомудрому деду”.

Сын Индры скрипнул зубами. О войне речь не шла! Разве не доказывал Баламут, что врага, которого нельзя одолеть в честном бою, следует побеждать иным способом?

Но произнести это вслух перед сыном бога Справедливости Арджуна не мог.

Поэтому он говорил иное, и несказанные слова кипели внутри, возгоняясь в нетерпение и гнев.

Юдхиштхира смотрел в окно.

В конце концов, исчерпав прочие доводы, Серебряный прямо рассказал ему о том, что они с Бхимой намеревались сделать.

— Он убьет вас, – ответил Царь Справедливости после долгого молчания.

— Бхиму? – фыркнул Арджуна. – В бою один на один?

— Хорошо, – устало сказал Юдхиштхира, прошел мимо него к креслу и сел. Из-за плеча старшего брата на Серебряного косо глянули домашние божества; Стойкий-в-Битве взял маленькую курильницу из слоновой кости, повертел в пальцах, поставил на резную столешницу. – Судьбу Воссоединенного решили светлые суры на небесах. Но Рождение Господина!

— Что?

— Я бы понял еще, желай Кришна просто разделаться со своим недругом нашими руками, – вполголоса сказал Дхармараджа. – Но зачем он толкает нас к гибели, предлагая тяжко оскорбить наших родичей... которым мы многим обязаны...

— О да! – вызверился Арджуна. – Которые оскорбили нас, лишили законного права наследования, заставили скитаться по лесам и пытались погубить!

Юдхиштхира покачал головой.

— Неужели ты не понимаешь?

— Что?

— Что говоришь со слов Кришны...

— Он желает нашего блага!

— Подобно тому, как ты желаешь блага одному сыну суты...

Глаза Арджуны засветились мерзлым серебром – зарницы молний в серо-лазурной рассветной глубине... даже воздух вокруг него словно бы посветлел. Лицо полубога окаменело. С таким лицом Индра выходил на бой с чудовищем Вритрой, червем-брахманом, – когда убийство было не забавой, а тяжким грехом, которого не избежать. Он шагнул к Стойкому-в-Битве, нависнув над ним ледяной скалой, и старший брат поднял расширенные глаза.