|
Причем второй гроб Каликсто обещал вернуть, и он обошелся вдвое дешевле, чем первый. Я знала того ирландца, поскольку он постоянно болтался в порту, ловя каждую весточку о лихорадке или ином поветрии, чтобы использовать их к своей выгоде. Он походил на хищного грифа, носил мешковатую черную одежду и опирался на посох с делениями, соответствующими дюймам и футам, чтобы в любой момент иметь возможность снять мерку с покойника. Однако зачем юноше понадобились два гроба, я не знала. Если у него возник какой-то план, то без моего участия. Я всего лишь попросила положить меня среди мертвецов и надеялась, что они окажутся достаточно «неупокоенными». Тогда я избавлюсь от слабости, позаимствую у них силы и воскресну к новой жизни. Кэл раздобыл и подводу — иначе как он мог доставить гробы к дому Бру? Повозка громыхала, влекомая еле живой ледащей клячей. Наступила ночь, когда подвода въехала во двор через обмазанные дегтем ворота, открытые настежь впервые за очень долгое время (о чем свидетельствовал громкий скрип ржавых петель). Гробы лежали на дне телеги. Они были одинаковые, и оба недавно использовались: затвердевшая земля виднелась в бороздках шурупов. Я тут же почуяла прежних обитателей этих гробов, ибо деревяшки пахли смертью. Смерть приходит одна, раз и навсегда, чего не скажешь про ее атрибуты: в Гаване, как и во многих других местах, гробы выдавали напрокат. Стоимость определялась тем, долго ли наниматель продержит их в могиле. Да, я ощущала этих мертвецов, как живые теперь ощущают мое присутствие, вне зависимости от того, вселяюсь я в чье-то тело или нет. Они чувствуют аромат фиалок — довольно сильный, приятный и вызывающий воспоминания. Этот аромат остается надолго — так мне однажды сказали — подобно тому, как в квартире задерживается запах давно покинувшей ее публичной женщины. При жизни я страдала не от самого запаха мертвых, а от воздействия, которое оказывала на меня близость мертвецов. Так происходило вплоть до описываемых ныне событий. Затем я поняла, что союз со смертью для меня благотворен, и, стоя во дворе Бру, почувствовала первые признаки этого обновления. И все-таки мне никак не удавалось окончательно прийти в себя. Если бы я могла, то спросила бы Каликсто: что он собирается сделать, чтобы не перепутать два гроба — один для меня, а другой, как я предположила, для Бру. Однако, повторю, я еще не пришла в себя и не вполне овладела своими мыслями и голосом. Если Каликсто заплатил за гробы наличными — что ж, tant pis,[150] поскольку мне гроб вообще не требовался. Оставалось надеяться, что он не приобрел участок на кладбище и не внес плату, которую кладбищенские сторожа и городские священники обычно взимают за панихиду — по католическому обряду, конечно, — если кого-то хоронят в освященной земле у стен старого города; все доходы, само собой, поступали в церковную казну. Тех, кто не был добрым католиком, хоронили где попало, но в Гаване такого конца не пожелал бы себе никто. Если у преставившегося свидетельство о принадлежности к римско-католической вере отсутствовало, разрешение на похороны не выдавалось и мертвеца либо увозили обратно за море, либо погребали кое-как, на неогороженных и неблагоустроенных кладбищах в глубине острова. Эти мертвецов закапывали без гробов и даже без саванов, они становились добычей хищных птиц и червей, а когда превращались в прах, их могилы ровняли с землей и использовали повторно. Содержимое ямы выгребалось наружу, и кости оставались лежать, разбросанные по земле. Там их отбеливали солнце и дождь. Потоки дождевой воды переносили части скелетов с места на место, иногда соединяли их по собственному усмотрению, образуя самые причудливые сочетания. Черепа чаще всего собирали и складывали по углам кладбища в ухмыляющиеся груды, словно для игры в кегли. На такое кладбище и привез меня Каликсто, как я того хотела. Поскольку я не причисляла себя ни к католикам, ни к мертвецам, то с большим облегчением услышала от несчастного, почти извиняющегося Каликсто, что мы можем поехать и в поле, где гончары копают глину для горшков, если это кладбище мне не подходит. |
