|
— Аш! — опять окликнул меня Каликсто, который называл меня так же, как Себастьяна. — Как твои дела? Увы, дела мои были плохи. Это может показаться невероятным, но я раз за разом перечитывала эту часть книги Себастьяны, не в силах понять, кем же была мать новой ведьмы. Я перебирала в уме все, что прочитала в бесчисленных «Книгах теней» во Враньем Доле и в доме Герцогини, пытаясь отыскать ответ в тех историях, но не находила его и снова задавала себе один и тот же прежний вопрос: кто же она, кто? Если мать детишек была смертной, как предположила Себастьяна, что это означало? Я никогда не встречала упоминаний о ведьмах, рожденных обычной смертною женщиной. Может, это была ведьма, неизвестная нашему сестричеству? Enfin, передо мной как будто лежали кусочки мозаики, и мне предстояло сложить их в единую картину. Но как же быстро решилась эта головоломка, стоило мне еще раз прочитать имя, записанное Себастьяной: Перонетта Годильон. Я надолго выбросила из головы эту девушку; однако имена тех, кто впервые пробудил в нас любовь, западают в душу и впечатываются в наших сердцах, как тавро. Тем более когда первая любовь заканчивается так жестоко и страшно — хотя и Перонетте, и мне в тот раз удалось спастись бегством. — Аш, — спросил Каликсто, — а кто такая эта Пери… как ее там? — Перонетта Годильон, — произнесла я и вновь ощутила во рту привкус желчи; воистину, вкус рвоты у меня на языке был сродни этому имени. — Она… Она была девушкой, которую я когда-то… знала. — Знала… — отозвался эхом Каликсто. Он был моряком, и для него это слово имело двойной смысл — в том числе тот, которого я не имела в виду, но в точности соответствующий истине. Да, я именно знала, то есть познала эту девушку. И в библейском, и в моряцком смысле; однако подробности истории мне очень не хотелось разглашать. Тем не менее нужно было это сделать. Non?[186] Ведь я поклялась, что больше не солгу. Все, хватит, больше никакого притворства и лицемерия. И если вскоре нам предстояло увидеть моих… Alors, это невероятное для меня слово застряло в горле. Я смогла произнести его лишь после того, как мне удалось выплюнуть в море последние зловонные остатки третьей волны рвоты, нахлынувшей из недр моего желудка, поднявшейся из глубин моей души, с самого темного дна. Я прополоскала рот ромом, отдышалась и проглотила четверть штофа того же напитка. Подкрепившись, я рассказала Каликсто эту давнюю историю — так быстро, как только смогла. Юноша слушал очень внимательно, не переставая работать веслами. Он греб так усердно, что вскоре мы достигли берега острова Индиан-Ки, где я обрела свою… Ну да, семью. «Прости меня, милочка, — писала мне Себастьяна на борту бригантины, плывущей из Неаполя в Гавану, — если в моих записях я ошибусь в каких-либо деталях, касающихся этой девчонки по имени Перонетта и тех злоключений, которые она своим безрассудством навлекла на тебя лет десять назад. Если не ошибаюсь, она племянница игуменьи того злосчастного монастыря, где находилась твоя монастырская школа. Мать-настоятельница была женщиной справедливой и мягкосердечной, но слабой. Она руководила вверенными ей сестрами и воспитанницами так неумело, что мне пришлось вызволять тебя, спасая от неминуемой гибели. То было поистине осиное гнездо лицемерных святош! Конечно, я могла бы ограничиться констатацией факта и не бередить твои раны, будь у меня под рукой твоя первая „Книга теней“, где ты рассказала все в мельчайших подробностях, повинуясь нашему сестринскому правилу: „Пиши так, чтобы повесть о твоей жизни принесла пользу грядущим поколениям ведьм!“ Конечно, ты описала случившееся лучше, чем это сделаю я. |
