— Но эта штука работала, — повторил он спокойно, без нажима.

— Он кое-что с чем-то спутал, — радостно ухмыльнулся Гаденыш и показал на пальцах, что с чем спутал покойный биоэнергетик.

Не снисходя до более подробных разъяснений, он уселся за стол и принялся что-то писать на отдельном листе бумаги, который затем протянул Платону:

— Мне понадобится несколько книжек. Это не раритеты, а так… на уровне чуть выше учебников. Но чем скорее, тем лучше… И я здесь почему-то не вижу компьютера. Нужна память не меньше десяти гигабайт.

Платону вторично не удалось избежать мысли, прямо не относящейся к делу: об удивительной непринужденности, с которой Гаденыш переходил от блатного жаргона к университетской манере выражаться.

Над книжками и за компьютером Гаденыш просидел два дня, после чего выразил готовность перейти к конструкторской деятельности. Вдвоем с Платоном они отправились в Автово, на рынок, где торгуют всевозможной электроникой, и закупили там огромное количество приборов, деталей и инструментов. Квартира стала похожа на радиомастерскую, и в воздухе, мешаясь с табачным дымом, повис приторный запах канифоли. В течение следующей недели поездки на рынок повторялись еще дважды, и Платон с удовольствием наблюдал, как Гаденыш трудится, не покладая рук.

Но тот, будучи человеком расчетливым, отличался еще и повышенным уровнем истерии, которая, собственно, и была источником всех его невзгод. Даже недолгий период устойчивого равновесия в жизни его не устраивал, и Гаденыш, явно вопреки собственным разумным интересам, стал предпринимать попытки как-то зацепить Платона.

— Послушай, ты весь такой бронированный, неуязвимый… Тебя можно в Ниагарский водопад скинуть, и с тобой ничего не будет. Как тебе это удается?

— Не знаю. Уж какой есть, — рассеянно, как от мухи, отмахнулся Платон.

— Ты вроде атомной бомбы. Яйцевидный, стальной и сварные швы все заполированы. Но ведь где-то детонатор у тебя есть? Мне-то можешь признаться, есть?

— Только безумец, поселившись рядом с атомной бомбой, станет нащупывать у нее детонатор, — усмехнулся Платон, стараясь, чтобы ответ прозвучал благодушно, но, судя по довольной улыбке Гаденыша, ему это не удалось.

Тот же на следующий день возобновил свои приставания:

— Мы с тобой тут живем, как в шизо. А вертухаев-то нет, и колючки тоже, может, отдохнем маленько, расслабимся?

— Нет времени, — жестко отрезал Платон. — Сделаешь дело, тогда расслабляйся, сколько захочешь.

— Да ведь мы тут сгнием. Сколько можно? — захныкал Гаденыш. — Мы же здесь с тобой в натуре на зоне. Одного не пойму, как ты сюда попал? Я-то зэк, меня сюда важнячка пристроила, и я у нее на крючке. А ты вроде как доктор — от какого же триппера ты себе зону-то прописал?

Зная, что его прямой взгляд уже давно стал крайне неприятен для окружающих, Платон подошел вплотную к Гаденышу и заглянул ему в глаза:

— А я здесь, как говорится, по велению сердца, — он сдержанно улыбнулся, — но тебе разбираться в этом не советую.

На лицо Гаденыша выполз страх, тут же сменившийся радостным изумлением:

— Так ты мент! Ментяра! — восторженно завопил он. — Ментовка ко мне мента подселила!

— Не волнуйся, уж кем-кем, а ментом я никогда не был, — примирительно заметил Платон: он не хотел, чтобы Гаденыш довел себя до истерики.

Но тот успокоился так же внезапно, как и возбудился, и улегся на свою раскладушку.

— Все люди менты. Только одни об этом знают, а другие не знают… — произнес он через минуту.