|
Им хотя бы скромности доставало. Почему это Бог не может сойти на землю в образе дождевого червя? Червей куда больше, чем людей, а пользы от них и гораздо больше. Да и о чем, вообще, речь? Где оно, это дивное превосходство? Чем двадцатый век выше Средних веков, а средневековый человек — примитивных народов или диких зверей? Что, человек так уж замечательно научился управлять своей Силой, Свирепостью или Собственностью? Чего достиг он? Истребляет, как каннибал, представителей собственного вида! Известны ли тебе подсчеты, согласно которым с 1100 го по 1900 й годы Англия провоевала четыреста девятнадцать лет, а Франция — триста семьдесят три? Знаешь ли ты о выкладках Лапюже, из коих следует, что в Европе каждые сто лет убивали по девятнадцати миллионов человек, так что пролитая кровь могла бы питать фонтан, извергавший с самого начала истории по семьсот литров в час? А теперь позволь сказать тебе следующее, досточтимый сэр. В природе, внешней по отношению к человеку, война — это такая редкость, что ее, почитай, и вовсе не существует. На все двести пятьдесят тысяч видов наберется от силы дюжина воюющих. Если бы природа удосужилась обратить свой взор на человека, на этого крошечного кровопийцу, у нее бы волосы встали дыбом! — И наконец, — заключил волшебник, — оставляя в стороне его моральные качества, является ли это одиозное существо значительным хотя бы в плане физическом? Снизошла бы равнодушная природа до того, чтобы заметить его, наравне с тлей и коралловыми полипами, вследствие изменений, произведенных им на земной поверхности? 4 Король, ошеломленный таким потоком красноречия, вежливо произнес: — Разумеется, снизошла бы. Хотя бы делами своими мы все же значительны. — Это какими же? — яростно осведомился его наставник. — Ну, помилуй. Посмотри, сколько мы всего понастроили, посмотри на города, на пахотные поля… — Большой Барьерный Риф, — глядя в потолок, сказал Архимед, — представляет собой постройку длиною в тысячу миль, сооруженную исключительно насекомыми. — Так ведь это всего навсего риф. Мерлин привычно ахнул шляпой о пол. — Ты когда нибудь научишься мыслить отвлеченно? — вопросил он. — Коралловые полипы имеют ровно столько же оснований заявить, что Лондон — всего навсего город. — Пусть так, но если все города мира выстроить в ряд… Архимед сказал: — Если ты возьмешься выстраивать в ряд города мира, я выстрою все коралловые острова и атоллы. А после мы сравним результаты и увидим то, что увидим. — Ну, может быть, насекомые важнее человека, но ведь это всего лишь один вид… Козел застенчиво произнес: — По моему, у комитета должна где то быть записка насчет бобра, — в ней утверждается, что бобры соорудили целые моря и континенты… — Птицы, — с подчеркнутым бесстрастием промолвил Балин, — разносящие в своем помете семена деревьев, как уверяют, насадили леса, столь обширные… — А кролики, — вмешался ежик, — которые, почитай, от Австерии ровное место оставили… — А фораминиферы, из чьих тел, собственно, и состоят «белые скалы Дувра»… — А саранча… Мерлин поднял руку. — Предъявите ему скромного дождевого червя, — величественно вымолвил он. И звери хором зачитали цитату: — Натуралист Дарвин указывает, что в акре каждого поля обитает примерно 25 000 дождевых червей, что в одной только Англии они ежегодно взрыхляют 320 000 000 тонн почвы, и что обнаружить их можно практически в любом регионе Земли. В течение тридцати лет они изменяют всю земную поверхность на глубину в семь дюймов. «Земля без червей, — говорит бессмертный Гилберт Уайт, — вскоре стала бы холодной, затверделой, лишенной ферментации и вследствие того бесплодной. |
