И тогда все мне представляется отчетливым. Рассеивается туман, которым я себя окружаю. И каждый видимый угол ранит плоть моей души. Все замечаемые грубости причиняют мне боль оттого, что я о них знаю. Весь видимый вес предметов тяготит меня в душе. Моя жизнь такова, словно меня ею бьют.
81.
Машины на улице мурчат отдельными, медленными звуками, которые словно согласуются с моей сонливостью. Сейчас время обеда, но я остался в конторе. Стоит теплый, немного белесый день. В шуме по какой-то причине, коей, возможно, является моя сонливость, есть то же, что есть в дне.
82.
Не знаю, какой смутной лаской, которая тем нежнее, что лаской не является, обвевает мне лицо и рассудок неясный вечерний легкий ветер. Я знаю лишь то, что тоска, от которой я страдаю, на мгновение сидит на мне лучше, как одежда, которая перестает натирать рану.
Несчастна чувствительность, что зависит от легкого движения воздуха для того, чтобы обрести, пусть и ненадолго, спокойствие! Но такова вся человеческая чувствительность, и я не думаю, что на человеческих весах перевешивают неожиданно заработанные деньги или неожиданно полученная улыбка, которые для других являются тем, чем для меня в это мгновение стало краткое дуновение прерывистого ветра.
Я могу думать о сне. Могу мечтать о том, чтобы мечтать. Я отчетливее вижу объективность всего. С бóльшим удобством использую внешнее чувство жизни. И все это, на самом деле, потому, что, когда я дохожу почти до угла улицы, перемена ветра в воздухе радует поверхность моей кожи.
Все, что мы любим или теряем — вещи, существа, значения, — касается нашей кожи и тем самым достигает нашей души, и этот эпизод для Бога — не более чем легкий ветер, который не принес мне ничего, кроме предполагаемого облегчения, подходящего момента и возможности блестяще все потерять.
83.
Круговерти, круговороты в текучей никчемности жизни! На большой площади в центре города умеренно разноцветная вода людей течет, растекается, образует лужи, распадается на потоки, сливается в ручейки. Глядя рассеянным взглядом, я выстраиваю в себе этот водный образ, который лучше любого другого — еще и потому, что я подумал, что будет дождь — подходит этому неясному движениям.
Написав эту последнюю фразу, которая для меня выражает ровно то, что она определяет, я подумал, что в конце моей книги, когда ее опубликуют, было бы полезно под «Опечатками» разместить «Неопечатки» и сказать: фраза «этому неясному движениям» на такой-то странице такая и есть, с прилагательными в единственном числе и с существительным во множественном. Но как это связано с тем, о чем я думал? Никак, и поэтому я даю себе над этим подумать.
Вокруг площади, словно подвижные, большие и желтые спичечные коробки, к которым ребенок прикрепил под наклоном сожженную спичку, чтобы сделать кривую грот-мачту, ворчат и позвякивают трамваи; трогаясь, они громко свистят. Вокруг статуи в центре голуби похожи на черные двигающиеся крошки, попавшие под рассекающий ветер. Толстые на маленьких лапках, они делают маленькие шажки. И это тени, тени…
С близкого расстояния все люди однообразно различны. Виейра говорил, что брат Луиш де Соуза описывал «обыденное в особом свете». Эти люди особенны своей обыденностью, что противоположно стилю Жизни Архиепископа. От всего этого мне горестно, хотя и безразлично. Я оказался здесь без причины, как и всё в жизни.
Со стороны востока кажется, что город поднимается почти отвесно, статично набрасываясь на Замок. Бледное солнце увлажняет смутным ореолом эту неожиданную громаду домов, которая отсюда его скрывает. Небо — влажно-голубое с белесым оттенком. Вчерашний дождь сегодня, возможно, повторится, но будет мягче. Ветер, кажется, восточный, возможно потому, что прямо тут вдруг начинает смутно пахнуть спелым и зеленым с ближайшего рынка. |