|
Лишь иногда по велению учителя мы готовили для них чай, но в чайной церемонии не участвовали. Вторую перемену я заметил только во время последнего мытья и бритья: некий ученик с недавнего времени чаще, чем другие, оказывался около меня. Когда мы умывались утром, то должны были помогать друг другу, и именно он зачастую подавал мне ведро. То же самое было, когда мы мылись. Во время еды он сидел или около меня, или напротив. Не раз он брил меня, а я — его. Все это мы делали молча. В последний раз он спросил, не против ли я, что бреет меня он, а не кто-нибудь другой. Я отрицательно покачал головой. Вновь он подошел ко мне утром сикунити, когда мы стирали в свободное время белье, поскольку не были среди тех, кто занимался коаном с учителем. Латая свою порванную одежду (такую же изношенную, как и у других), он сел возле меня. Поклонился и представился:
— Я — унсуи Рёкаи. — Я — унсуи Цао, — сказал я. — Я здесь два года. — А я в два раза меньше. — Это ничего не значит. Я знаю учеников, которые придя позже продвигались быстрее, чем те, кто пробыл здесь намного дольше. — Что значит «продвигались»? — Ну, достигли просветления. — А где они теперь? — В других монастырях. Стали учителями. Я молчал. Мы ощупывали друг друга глазами. Были осторожны. Он опять заговорил: — Об одном из них я слышал, что он недоволен своим сознанием. Говорят, он собирается оставить место учителя и вернуться к нашему роси, чтобы вновь стать у него учеником. — Разве это не позор для нашего учителя? — Нет. Каждый роси гордится таким учеником. Редко случается, чтобы кто-то набрался мужества и признал свою неудовлетворенность тем, что сумел понять. — Значит, он чувствует себя виноватым в том, что не понял учение так, как следовало? — Он храбр, ибо не отступается, даже получив звание. Потому что многие еще учениками, будучи недовольными собой, а чаще другими, отступаются и оставляют монастырь. Есть и такие, которые не отступаются, но у них ничего не получается, и роси приходится исключать их из монастыря. Бывают некоторые, с самыми низкими страстями; они совершают тяжелые проступки. Таких изгоняют немедленно. Новый знакомый мне понравился. Он был невысоким и худым. Большие черные брови странно смотрелись в сочетании с бритой головой и хрупким телом. Каждую фразу он заканчивал улыбкой, а перед следующей делал паузу — не потому, что придавал им особое значение, а чтобы дать время своим маленьким глазам насытиться впечатлением, произведенным на собеседника. Он был в нежном юношеском возрасте. Прежде я не видел его разговаривающим с кем-либо. Другие это делали намного чаще. Мне нравилась его непосредственность. Я вспомнил холст с абстрактным рисунком и иероглифами на стене дзэндо, значение которого не понимал. Проведя около него много часов в ожидании, что меня примут в монастырь, я запомнил то единственное, что мог прочитать. Под рисунком стояла подпись: «Рёкаи». — Это твой рисунок около гонга для посетителей? — Да. Ты заметил его? — А кто бы не заметил? Нужно быть слепым, чтобы не изучить все вокруг, пока доказываешь, что твое желание познания велико. Я не понял иероглифы. Они не китайские. — Эти иероглифы вымышлены. Они ничего не означают. Я рисовал в свободное время — теперь и ты знаешь, что оно бывает только в дни сикунити, — просто для себя, потому что мы молчим годами. А потом кто-то рассказал роси, он пришел ко мне и попросил показать, что я делаю. Долго смотрел на рисунки, а потом выбрал один и попросил подарить его монастырю. Я был счастлив. А на следующий день — представь мое удивление, когда я увидел его в рамке, да еще висящим в таком месте! Мне сказали, что раму сделал лично роси. |
