— Да ну, — порозовел польщенный Франик, — не к языкам, а только к русскому и немецкому, если без всяких там правил, если только говорить, а не писать или читать. Просто мы с мамой разговариваем каждый день.

— По-русски и по-немецки? Ладно, пойдем, — внезапно решился Олег, и Франика с его подачи записали в секцию, в наилегчайший «мушиный» вес.

Азарт, охвативший Олега при виде юных боксеров, подвижных и тугих, как мячики, был знакомым, но забытым ощущением, ностальгическим и весьма приятным. Олег понял, что нужно возвращаться в спорт. Пока. А там видно будет. Он начал тренироваться, а по рекомендации Юдина и благодаря тому, что Олега еще не совсем забыли в секции, его официально оформили тренером щенячьей — самой младшей — группы боксеров и стали платить небольшое жалованье. Это было лучше, чем ничего.

Теперь, когда вопрос самоопределения был худо-бедно решен, со всей остротой встала еще одна немаловажная для молодого мужчины проблема: Олег почувствовал острую необходимость обзавестись подругой. Не просто девушкой для удовлетворения известных потребностей, а дамой сердца, если угодно, близким существом, достойным уважения.

Олег, наверное, много себе напридумывал. Дело в том, что он еще не успел познать плотской любви. Сначала был спорт, изнурительные тренировки. Он приходил домой и проваливался в глубокий сон без соблазнительных сновидений. Потом армейская служба в краях, где женщины не слишком доступны. И теперь он в глубине души робел и стеснялся собственной неопытности, и оправдывал свою робость потребностью в идеале, не замечая заглядывавшихся на него молоденьких девчушек-гимнасточек в спортивных костюмах, обтягивающих веселые грудки, не прикрытые лифчиком, и высоко открывающих гладкие тренированные бедра. Они все были для него на одно лицо, эти гимнасточки. Он даже по цвету костюма не мог отличить их друг от друга. У всех стянутые в пучок на макушке негустые волосы, все в неприятных на вид тряпочных тапочках на резинке, все какие-то бледносиневатые благодаря лампам дневного света.

Олег и понятия не имел, что стал легкой добычей для определенного рода одиноких дам, которые относятся к молодому мужскому телу вполне прагматически.

Глава 2

Итак, почва была подготовлена, оставалось лишь ждать неизбежного дьявольского бесчинства, но скрепя сердце я решил все снести и глубоко затаил отчаяние.

Какое-то время утрясались формальности, и в Триполи Михаил Александрович прилетел только в начале февраля. Зима заканчивалась, начиналось цветение, пока еще робкое, полусонное, по-детски наивное. Зима заканчивалась, но закончилась еще не совсем, и в не отапливаемой комнате общежития, в которой его поселили на время адаптации, было промозгло и неуютно, особенно по ночам, и совершенно непохоже на яркую, веселую, беззаботную Африку.

Африка начиналась за пределами территории городка, находящегося в ведении посольства. Африка, купающаяся в прибрежной голубизне, Африка, машущая перистыми пальмовыми крыльями, Африка пряных ароматов и смуглых лоснящихся тел. Африка, где люди не свихнулись на подсчете валютных чеков, Африка, где в белых домиках с плоскими крышами горят жаркие очаги, а потому и зимой тепло. Африка, где можно целый день бродить по базару, торговаться, корыстно хвалить и ругать товар, ссориться, брататься, завидовать, глазеть, украдкой трепать по холке чужих осликов с пропыленной взъерошенной шерстью и лукавыми глазами. Можно даже поселиться там, на базаре, на толстой и скрипучей растрепанной циновке из пальмового волокна, под куском выцветшего полосатого полотна, натянутого на палки, разжечь прозрачный, почти не видимый на ярком солнце костерок, вскипятить в помятом котелке воду, заварить чай в расписном глиняном чайничке с отбитым, а потом уважительно починенным — прикрученным серебряной или стальной проволокой — носиком и запивать чаем жесткую, как подошва, лепешку, испеченную неделю назад, и жевать несравненные алжирские финики деглет-нур, что получили свое название, дабы увековечить имя одной из жен пророка Мохаммеда, вероятно, сладчайшей, нежнейшей и ароматнейшей женщины.