— Что дозволено Юпитеру, Михаил Александрович. К тому же я при исполнении. Работа у меня, — начал вдруг неловко оправдываться Игорь Борисович.

— Да не сочиняйте вы, — не испугался Михаил Александрович, — у вас безделушек целый мешок. Вон, жираф торчит. И дудка.

— Безделушек! — завелся вдруг особист и пошел пятнами. — Безделушек! Это произведения искусства, а не безделушки! Произведения древнего, веками оттачиваемого искусства! Безделушки! Да им цены нет! Бессмысленность какая! Недоумство! Я. Я на вас рапорт напишу. Нарушение режима. Вас в двадцать четыре часа выставят. Безделушки! Кого только в Африку не присылают!

— Я не понимаю, за что вы на меня сердитесь, Игорь Борисович, — недоумевал Михаил Александрович. — За то, что я один хожу, или за то, что не разбираюсь в африканском искусстве? Я не искусствовед и не этнограф, я всего лишь любопытствующий турист. Что-то мне нравится, что-то нет, что-то даже отталкивает. Хотите рапорт писать, пишите. Поеду домой с чистой совестью. Мне здесь неуютно и одиноко. Мне четыре года до пенсии осталось. Как-нибудь протяну.

Очки у Игоря Борисовича свалились-таки в большую пластиковую сумку с «произведениями искусства», а тараканы замерли и загрустили.

— Да ну вас, Михаил Александрович. Меня тоже за этот рапорт не похвалят. Ехали бы вы поскорей в пустыню. Жду не дождусь. На вас за три дня кучу телег накатали, и все пустых, никчемных, просто со злобы. Не нравитесь вы нашей публике, не похожи. Угрюмы и задумчивы, комплиментов дамам не говорите, не проставились по приезде, чеков не считаете — лень вам. Дело ли?

— Не обязан, — закусил удила Михаил Александрович.

— Не обязаны, — тяжко вздохнул Игорь Борисович. — Вот и убирайтесь мосты наводить, — фыркнул он и добавил себе под нос: — Никому не нужные.

— Никому не нужные? — насторожился Михаил Александрович.

— О господи! Да ясен же пень! Была бы там дорога, а то ведь нет и быть не может. Я же говорю: пре-ис-под-ня-я! Так на кой?.. Верблюды все равно кружным путем как ходили, так и будут ходить, привыкли они. И у бедуинов тоже свои традиции. Будет этот ваш мост стоять памятником… известно чему, пока торжественно не рухнет, — раздухарился Игорь Борисович.

— Так, — озадаченно посмотрел на него Михаил Александрович. — Что вы тут такое говорите? Провоцируете, что ли? Или вы шпион? Вербовщик?

— Да не вербовщик я! Я — этнограф! Хоть и бывший, как они считают. А-а, да что там, так и есть — бывший. Я ради поездок по Африке на все пошел, душу продал этим. Инквизиции продался. И сижу вот в Ливии, ёкэлэмэнэ, сам себе противен. Ей-ей, Михаил Александрович, уважаемый, мечтаю иногда что-нибудь неизлечимое подхватить и домой вернуться по инвалидности. С чистой анкетой.

Он замолчал, запнувшись, выудил очки из пакета, устроил их на переносице и продолжил деревянным голосом:

— А вы все равно никому ничего не расскажете и доносов писать не станете, судя по вашей характеристике, потому я такой смелый, болтаю, пользуюсь моментом. Мне больше не с кем, вот и потерпите. Вы скоро отвалите, и я перестану вас смущать.

— И меня потянут за недоносительство, — в тон ему закончил Михаил Александрович.

— Глупости какие. Работа с вами проведена по регламенту, всякие там инструкции вы подписали. «Ознакомлен, предупрежден о неразглашении, в чем и подписуюсь». Так? А инициатива, то есть действия, выходящие за рамки регламента, инициатива, говорю, прояви я таковую, приветствоваться не будет, еще и шею намылят за излишества нехорошие. Это же всему отделу морока!

— Бедный вы, несчастный, — безжалостно ухмыльнулся Михаил Александрович.