— Я? И-иг-ги-ги-ги-ги! Я говорю?.. И-и-ог-го-го-го- го-го!

— А что у вас! Ишаки…

— Ишаки… — Большой словно не мог уже больше, так его рассмешил этот глупый человек. — Пш-ш-ш… Вш-ш-ш… — выпустил он воздух, как пар из паровоза. — Ишаки?.. Ох-гу! Ух-го! — ухал он. — А у вас… — его душило, перехватывало дыхание. — А у вас текстильный комбинат есть?

— А у вас такси есть?

— У нас? Хо-хо-хо…

— Кишлак — твоя Фергана…

— А твой Ленинабад… твой Ленинабад… твой… — Большой так и не мог сказать. Его выворачивало, его разрывало, с ним могло быть плохо.

Противоположный почти уже сдался. Он нападал, он говорил, но он ничего не мог поделать с противником: он не умел так великолепно смеяться… Наконец он выцарапал еще:

— У нас Сырдарья, а у вас так… арык жалкий.

— Он говорит, арык… Уох-хох! Уох-хоу-хох! — лаял большой. Фьить-фьить! — свистнуло в нем. — Он говорит, Сырдарья… У-а-ах… Буль-бульк! — булькнуло в нем. — Арык?..

Тут нужен был магнитофон, чтобы записать пять минут самого искреннего, самого убежденного, самого заразительного и самого разнообразного смеха, на который был способен только этот великий человек.

Хохотал весь тамбур.

И действительно, что лучше, Ленинабад или Фергана?..

Последнее время я все думаю об одном: очень мало может вместить в себя один человек. Чтобы по-настоящему, глубоко и вечно. Что дано человеку в боекомплект всего по одному:

одна страна,

один язык,

один город,

одно дело,

один любимый человек.

Можно жить повсюду, и изучать языки, и браться за многие и разные дела, и знать много людей. Но всегда, через всю жизнь проходит что-то одно, а остальное — второстепенное. Наверно, бывает, приходит и другое. Но тогда уходит первое. Вместе не бывает.

Очень редко дается человеку увидеть родину. Почувствовать ее рядом. К ней ведь мы тоже привыкаем и не замечаем. А она ведь рядом, эта одна-единственная страна.

Я тоскую по родным местам. Я — русский. Но вот в смысле природы я тоскую по Карелии. Детство… Родные имена: Вуокса, Метсала, Линтула, Сайя-йоки — чужой язык. А самой России — средней полосы — я не знаю вовсе. Пока не успел. Но от этого я кажусь себе не менее русским. А вот в Средней Азии есть русские, мои сверстники, они снега не видели, травы, озер, леса, грибов, ягод не видели… И они тоже русские, и никакие другие.

Когда я ехал в Азию, я стремился туда, и за окном вагона, от станции до станции, все явственней проступали приметы Азии. А когда ехал обратно, проступали приметы России. И Россия началась много раньше Оренбурга. Так мне хотелось.

И вот я думаю.

А если бы долго плутал по всему свету, а потом возвращался домой, может, Россия началась бы в Кушке?

А если бы вернулся с Марса и приземлился в Африке…

Где кончаются и где начинаются родные места?

Ничего не имею против туризма — спорта. Спорт есть спорт. К тому же это трудно. А раз трудно, — значит, человек соединяется с природой. Объединяется с ней.

Но вот меня всегда удивляло, как это можно приехать осматривать что-либо. В три дня турист опрыгает все театры, музеи, достопримечательности — обскачет столько, сколько ты, старожил, не видел за всю свою жизнь здесь. Но разве станет турист ленинградцем или москвичом оттого, что успел все? Разве он сможет понять Ленинград, как ленинградец, и Москву, как москвич? По-моему, они не видят ровным счетом ничего.