| А с ним рядом следователь, подполковник, сегодня утром для разбирательства всяких наших поднакопившихся солдатских дел прибывший. Я-то спокоен, думаю, что-нибудь перепечатать надо. Совесть-то у меня чиста. «Прибыл, так и так», — говорю. «Выкладывай», — говорит капитан Бебешев и на меня не смотрит. «Что, — говорю, — выкладывать, товарищ капитан?» — «Про тушенку», — говорит. «Про какую тушенку?» — говорю. «Про такую, — говорит, — в банках». Меня даже пот прошиб, и вкус ее замечательный, какой вчера был, когда мы ее, разогрев в печке, ели, омерзительным вдруг показался. «Никак нет, — говорю, — не было у меня никакой тушенки!» — «Постойте, — говорит подполковник, — вот вы говорите, что ее у вас не было… Значит, вы допускаете мысль, что она у вас могла быть, иначе вы бы не построили так фразу, значит… Я верю, что ее у вас не было, но что-то вы о ней знаете. Что вы о ней знаете? Вы ее у кого-то видели? У кого?» Ну и гусь, думаю я, это тебе не Бебешев. «Никак нет, говорю, — не видел!» — «Как же, вот я записал, вы сказали: „не было у меня никакой тушенки“. Значит, вы допускаете мысль, что она…» и т. д. — все сначала. «Так я потому сказал, — говорю я ему в тон, — что меня так спросили. Спрашивают про тушенку — я про тушенку и отвечаю. В ответе по уставу должно быть повторено то, что сказал командир». — «Вы же образованный человек, — начинает капать следователь, — зачем вы простачком прикидываетесь?» — «Срам! — вдруг кричит Бебешев. — Я же сам у тебя эти банки видел!» — «Где?» — обомлел я. «Под сейфом!» — «Под сейфом?» — говорю я, все еще удивленно, что естественно, когда подгибаются коленки. «Именно, говорит Бебешев, — ты когда на обед пошел, я в сейф-то за бумагой одной полез, а банка-то и выкатилась, а я уже тогда, — говорит Бебешев, страшно довольный собой и своей проницательностью, — уже тогда знал про пропажу ящика тушенки. Я, не будь дурак, и закатил ее назад, как будто и не видел. Утром, думаю, поймаю с поличным. А ты ее, выходит, уволок». У меня отлегло. Ну и дурак же ты, думаю. «Никак нет», — говорю. «Что — никак нет?!» Бебешев наливается кровью. «Не может быть, — говорю, — не было у меня никакой тушенки». — «Да что я, с ума сошел, что ли! — кричит Бебешев, и вижу, действительно близок к этому. — Я же своими глазами видел». — «Вы, может, видели, — говорю я, — а я не видел. Сейф за моей спиной стоит, мало ли тут всякого народу шляется». — «В штабе не шляются! — кричит Бебешев. Распустились!» — «Виноват, — говорю, — мало ли тут народу ходит». «Так-то, — говорит Бебешев. — Так как же?» — «Что — как же?» — говорю. «Тушенка!!!» — орет он. «Не видал», — говорю. «Как же ты, паршивец! И не стыдно тебе! Ведь сам вчера небось ел ее! Банки пустые за казармой сегодня нашли…» — «Не ел», — говорю. «Ел!» — кричит Бебешев. «Не ел!» — говорю. «Ел!!!» — «Перестаньте, — говорю, — меня мучить, я и сегодня-то не успел позавтракать — в штаб торопился. А если не верите — сделайте анализ». |
