|
Теперь мне приходится читать одной, по ночам, а утром ему пересказывать. Это поддерживает в нем уверенность в том, что он существует…
– Огромный привет ему! Непременно! Смотри, не забудь! – Две престарелые дамы говорили одновременно, и порой трудно было понять, кто из них кого перебивает.
– Прости, мне пора возвращаться, уже светает, может быть, он уже проснулся… – оправдывалась, прощаясь, Ангелина.
– Конечно. И не говори ему, что я так постарела… – отвечала Наталия Димитриевич.
Елене бросилось в глаза, что ее квартирная хозяйка возвращается назад как‑то неохотно. Отложив в сторону сентиментальный роман, она принялась рыться в своей памяти, словно стремясь зафиксировать самое важное, словно спасая для воспоминаний очертания истории:
– До той войны Найдан был ординарцем его величества короля Петра Второго. Может быть, вам приходилось слышать выражение «ad usum delphini»? Дело в том, что при французском дворе существовал обычай тщательно подбирать литературу для чтения дофина, с тем чтобы исключить все то, что могло бы считаться вредным для образцового воспитания престолонаследника. У нас таких строгих правил не было, однако при молодом Петре Втором Карагеоргиевиче имелось специально назначенное лицо, следившее за его чтением, им и был майор Найдан. Тем не менее, когда после начала войны двор и правительство бежали в эмиграцию, Найдан остался брошенным здесь, кто‑то, видимо, посчитал, что его служба не имеет особой государственной важности. Он попал в плен к немцам, а потом, после сорок пятого, гнушаясь новой властью в своей стране и оскорбленный отношением к нему двора, пустился скитаться по всему миру, пока наконец не осел в Южной Америке. В те времена, в пятидесятые, мы с Ангелиной часто читали вместе. Вот так и совпало, что мы его встретили. Как‑то раз одновременно, то ли по воле судьбы, то ли просто случайно, мы трое начали читать одну книгу. Он утром, сидя в своей скромной эмигрантской комнатке в далеком Буэнос‑Айресе, а мы с ней вечером, в этой самой квартире, мечтая о далеких краях. Тот наш суаре затянулся, потом десяток раз встречи повторялись, теперь уже по договоренности, оба они глаз не сводили друг с друга, после многих перипетий Ангелине удалось получить необходимые документы, и потом уже это стало только их историей. Уезжая отсюда, она взяла книгу путевых заметок, которая имелась и у меня, и потом мы с ней там встречались, первого числа каждого месяца, независимо от разницы во времени и расстояния в тысячи морских миль. Зажив общим домом, они звали меня присоединиться к ним, но я не могла оставить отца, а кроме него и свою библиотеку, подушку, в которую я поклялась в любви, свой язык, в котором я только и жила…
Девушка представляла себе госпожу Ангелину там, в Буэнос‑Айресе, в прохладном доме, где, несмотря на частые побелки, на стенах постоянно проступают влажные цветы ностальгии, в доме с тяжелой резной мебелью, детским портретом Петра Второго Карагеоргиевича и напрасно распахнутыми шторами на окнах… Она представляла себе, как госпожа Ангелина откладывает книгу с романом на ночной столик, как обращается к уже проснувшемуся мужу, господину Найдану: «Ты не поверишь, я видела нашу Наталию, дочь исчезнувшего владельца книжного магазина Гаврилы Димитриевича…» Потом девушка представляла, как господин Найдан, бывший ординарец короля, приподнимается и поворачивается, как на его лице, по мере того как он осознает новость, появляются морщины улыбки, а в далеких зрачках загораются искорки: «Наталию, говоришь? О Господи, после стольких лет! Расскажи, как она выглядит…»
– Госпожа Наталия, когда мы уходим туда, вы понимаете куда, существуем ли мы здесь? – очнулась Елена.
– Существуем ли?! – повторила старая дама. – И где? Это хороший вопрос. Я уверена, что речь идет одновременно о своего рода легком присутствии или легком отсутствии. |