Это был не безотчетный жест нервных людей, привыкших постукивать ногой или почесывать в волосах. Жест был осознанным и продуманным, грациозным и плавным, призванным описать магический круг, внутри которого она могла бы сосредоточиться на самой себе, а остальные — на ней.

Она увлеченно смотрела на движение своего пальца и лишь временами поднимала глаза на Яна, сидевшего напротив. Она рассказывала ему, какое пережила нервное потрясение, узнав, что сын, живущий в другом городе у ее бывшего мужа, убежал из дому и несколько дней не возвращался. Отец сына был так жесток, что позвонил ей за полчаса до спектакля. У актрисы Ганы повысилась температура, разболелась голова и начался насморк. «Я даже сморкаться не могла — так болел нос! — сказала она, уставив на Яна свои большие, красивые глаза. — Он был, точно цветная капуста!» Она улыбалась улыбкой женщины, знающей, что даже ее покрасневший от насморка нос не лишен очарования. Она жила со своей персоной в образцовой гармонии. Любила свой нос и любила даже свою смелость, называвшую насморк насморком, а нос — цветной капустой. Так своеобычная красота багрового носа дополнялась смелостью духа, а кругообразное движение пальца соединяло оба очарования своей магической дугой в неделимое целое ее личности.

— Меня беспокоила повышенная температура. Но знаете, что сказал мне мой врач? Единственный мой вам совет, Гана: не мерьте температуру! Гана долго смеялась шутке своего доктора, а потом сказала: — Знаете, с кем я познакомилась? С Пассером!

Пассер был старинным другом Яна. Ян видел его несколько месяцев тому назад. Пассеру как раз предстояло идти на операцию. Все знали, что у него рак, и лишь Пассер, полный невероятной жизнестойкости и доверчивости, верил сказкам врачей. Однако операция, которая ждала его, в любом случае была чрезвычайно тяжелой, и Пассер, оставшись с Яном наедине, сказал: «После этой операции я уже не буду мужчиной, понимаешь? Моя мужская жизнь кончилась!» — Я встретила его на прошлой неделе у Клевисов на даче, — продолжала Гана. — Прекрасный человек! Моложе всех нас. Я обожаю его!

Ян должен был бы порадоваться, узнав, что красивая актриса обожает его друга, но это не произвело на него впечатления, поскольку Пассера обожали все. На иррациональной бирже общественной популярности в последние годы его акции высоко поднялись. Стало почти неизбежным ритуалом посреди рассеянной болтовни на ужинах произносить несколько восторженных фраз о Пассере.

— Вы же знаете эти прекрасные леса вокруг дачи Клевисов! Там растут грибы, а я обожаю ходить по грибы! Я спросила, кто хочет пойти со мной по грибы? Никто не откликнулся, и только Пассер сказал, что пойдет со мной! Вы можете представит себе: Пассер — больной человек! Нет, право, он моложе всех!

Она посмотрела на свой палец, ни на мгновение не прекращавший скольжения по краю круглого столика, и сказала:

— И вот мы с Пассером пошли искать грибы. Это было восхитительно! Мы бродили по лесу. Потом наткнулись на маленький кабачок. Маленький грязный деревенский кабачок. Я обожаю такие. В таком кабачке положено пить дешевое красное вино, какое пьют каменщики. Пассер был прекрасен. Я обожаю этого человека!

4

Во времена, о которых идет речь, летние пляжи Западной Европы были полны женщин, не носивших бюстгальтеров, и население делилось на приверженцев и противников обнаженных грудей. Семья Клевисов — отец, мать и четырнадцатилетняя дочь — сидела у телевизора и следила за дискутирующими, которые представляли все идейные течения эпохи и выдвигали аргументы за и против бюстгальтеров. Психоаналитик с пеной у рта защищал обнаженные груди и говорил о либерализации нравов, освобождающей нас от всесилия эротических фантазмов.