За церковью виднелись коровник с конюшнями, а еще дальше — кладбище, где без лишней суеты, по-домашнему, хоронили усопших обитательниц монастыря. Еще в нем имелись прачечная, голубятня, плотницкая мастерская и кузница — да еще одно здание под названием «флигель», которое простояло пустым и бесхозным все двенадцать лет, что я провела в С***. Заборчик из выбеленного штакетника ограничивал ту внутреннюю часть монастырского пространства, где нам, воспитанницам, надлежало пребывать, и мы, выходя на прогулку, дважды в день собирались гурьбой, обступив Святое Сердце. Младшие девочки составляли круг внутренний; они стояли так близко, что могли хорошо различать само алое сердце, задрапированное мраморными складками Христовых одеяний. Если погода благоприятствовала, мы подолгу оставались во дворе, окружая вот так Святое Сердце; мы стояли подбоченившись и выделывались так и эдак, выгибая талию, принимая всякие позы, но всегда тщательно следили за тем, чтобы по крайней мере одною ногой стоять на земле твердо, потому что именно так пристало вести себя «благовоспитанным девицам». Зимою же мы обычно толпились под укрытием галерей, где предавались вволю тем же гимнастическим упражнениям, то есть изгибались и потягивались. При этом я всегда старалась держаться с краю, поближе к кухне: а вдруг сестре Бригитте понадобятся мои услуги?
Дело в том, что я единственная воспитывалась за монастырский кошт, и мне приходилось работать за свое содержание. Обычно на кухне, иногда в прачечной или в саду. Правда, за младших воспитанниц отвечала сестра Исидора, а старшими занималась сестра Клер де Сазильи (а те, в свою очередь, подчинялись матери-настоятельнице Марии-дез-Анжес), но я-то хорошо понимала, кто мой главный начальник: старенькая, немощная сестра Бригитта. Я любила ее; она была ко мне добра. Еще ко мне по-доброму относилась Мария-Эдита, приходящая работница, с которой я познакомилась вскоре по прибытии в С***; она была из деревни и трижды в неделю помогала нам стряпать; кроме того, делала для монастыря всяческие покупки, потому что сестры-монахини вообще относились ко всему мирскому с подозрением, ну а к любой коммерции и подавно. Кстати, впоследствии именно я, позанимавшись с нею в своей каморке у кухни, научила бедняжку читать… Ах да, я ведь еще не сказала, что по просьбе сестры Бригитты меня поселили отдельно от прочих, но я и не думала возражать. Правда, возражала сестра Маргарита, ключница: ей пришлось пожертвовать не только кладовкой, но и выкопанным под ней погребом, потолок которого служил мне полом. В комнатушке, зимою холодной, а летом сырой, по стенам вечно стекали капли, но мне она подходила. Там я была предоставлена самой себе, а свободу я уже тогда научилась ценить превыше всего. Ко мне никогда не приходили послушницы и не могли увидеть, что я сплю, подложив Библию под подушку. Никто никогда не будил меня на рассвете грубым окриком. Свеча, горевшая ночь напролет, ни разу не привлекла ничьего внимания. И наконец, еще одно счастье: сразу за дверью кухни был водовод, из которого я брала воду, чтобы, как следует запершись у себя в комнатушке, принять ванну.
Жизнь моя вовсе не сводилась к работе, окупающей мое содержание в монастыре, — хотя знали бы вы, сколько мне довелось перечистить картошки, перебрать крупы, выпотрошить рыбы!.. Еще я училась, и требовалось хорошо приготовить все уроки. Ведь если бы я не числилась прилежной ученицей, то… Правда, никто мне об этом не говорил напрямую, но я прекрасно понимала, что это подразумевается, — меня вполне могли отослать в сиротский дом или еще в какое-нибудь не слишком престижное заведение, принадлежавшее ордену сестер-урсулинок.
Так что я пристрастилась к чтению в весьма юном возрасте. Не существовало книги, которая мне оказалась бы не по зубам. А что за книги хранились в библиотеке! Многие из них были просто удивительны, хоть мне и попадались порою сочинения по теологии, которую я ненавидела, и целые стопки виршей, проникнуть в сокровенный смысл которых мне так и не удалось… Кажется, мне было лет десять, когда я принялась изучать греческий под наставничеством сестры Марии де Монмерси. |