|
. Нет, то светили колеблющиеся огоньки свечей, а лунами оказались лица визжавших воспитанниц, окруживших мою кровать. Крик за криком взвивались, как черные вымпелы, и вот уже Агнессу перекричали стоявшие рядом со мной. Они громко делились знаниями о Сатане, о тех, кто стал игрушкой в его руках, и тому подобное. И тут я села на койке. До меня дошло: те, которых разбудила Агнесса, застали меня и Перонетту врасплох. — Он явился опять. Он сейчас здесь . — Посмотрите на них! Он вошел в нее, а теперь хочет завладеть и другой. — Нет, — вскричала я. — Замолчите! Уходите прочь! Мы только… Что-то пролетело поверх всех кроватей и ударило мне в щеку. Я почувствовала, как рвется кожа, и ощутила последовавшую за этим пронизывающую боль; вскоре мой рот наполнился кровью. Предмет, которым в меня бросили, упал мне на колени. Им оказалось небольшое серебряное распятие. С нас сорвали одеяло и простыню. Халат мой топорщился на высоте бедер. Я изо всех сил дергала его, чтобы оправить, чтобы он… чтобы я… Крик стоял оглушительный. Агнесса и все остальные громко вопили. Это мешало мне соображать: мысли путались. Я только видела, чувствовала , что все обитательницы дормитория собрались вокруг моей койки. На мою ногу упал плевок. Чаша холодной воды — святой, разумеется, — оказалась вылитой на меня. И посреди этого бедлама сидела я, сжавшись, свернувшись калачиком, прижав к подбородку колени, вцепившись в сорочку, чтобы не дать ее приподнять тем, кто изо всех сил пытался это сделать. («Видите? Вы это видите?») Другие вцепились мне в волосы. Царапали мои обнаженные руки. Я обернулась к Перонетте, и… Она пропала. Когда успела она выскользнуть из моей постели? Где она? И тут я увидела ее стоящей рядом с кроватью в разорванной и… окровавленной сорочке. Поза ее поразила меня: она стояла, наклонясь вперед, прижимая руки к паху, вокруг которого расплывалось розовое пятно. Затем она подняла обагренные руки… Она старалась не глядеть на меня. Я увидела ее лицо в профиль — оно показалось мне уродливой маской — и спросила себя: а слезы ее были настоящими или тоже являлись частью ее мгновенно придуманного коварного плана? Смотри на меня , хотелось мне крикнуть ей. Смотри на меня! Но я не могла вымолвить ни слова. И тут кто-то — кажется, сестра Екатерина — подступил к Перонетте с расспросами… Не могу вспомнить, о чем ее спросили, но хорошо помню ответ. Ее жест разбил мое сердце: Перонетта медленно подняла руку… Чтобы помочь мне? Увести прочь? Вовсе нет; из ее сжатого кулака, словно червяк из яблока, медленно вылез указательный палец. И указал на меня. Обвиняя. Повернувшись в мою сторону и глядя мне прямо в глаза, опустив руку и запуская кулаки поглубже в свой пах, Перонетта проговорила — зло, непонятно и со слезами: — Ты… ты извращенка! — Она отвернулась от меня с отвращением и убежала. Сердце трепыхнулось, как птица в клетке, и вылетело на свободу. Итак, было решено: я — дьявол, я — те самые силы тьмы, явившиеся в С***. Гроза, плясун с огненными волосами, увиденный Елизаветой, ее стигматы — все было делом моих рук. Я сидела в койке, точно в ловушке. Слишком подавленная, чтобы заплакать. Слишком смущенная, чтобы закричать. Теперь мне понятно, что и мое молчание, и мое бездействие лишь раззадорили моих мучительниц. На меня обрушился дождь из плевков и святой воды, фигурок святых и распятий, Библий и четок… Время, пока все эти талисманы, освященные и нет, сыпались на меня, показалось мне вечностью, да то и была вечность. |
