|
– Руки у тебя больше нет, – сказала она с жестокой простотой. «Чудовища, – вспомнил Паккард, как говорил ему отец, – никогда не умирают». Он вспомнил это слишком поздно, и ему пришлось пожертвовать для этого рукой – той, которой он наливал выпивку и ласкал женщин. Волна ностальгии по времени, когда у него были пальцы, охватила его, и в глазах у него потемнело. Последнее, что он увидел, свалившись в глубокий обморок, был его исполнительный помощник, поднимавший камеру, чтобы запечатлеть всю эту сцену. ~~ Лачуга, пристроенная к дому сзади, всегда была убежищем Люси. Когда Юджин возвращался из городка пьяным или когда его охватывал внезапный гнев по поводу остывшей каши, Люси пряталась в хижину, где она могла спокойно выплакаться. Никакого сочувствия в жизни Люси не было: ни от Юджина, да и от нее самой (для того, чтобы жалеть себя, у нее было слишком мало времени). Сегодня Юджина ввел в гнев старый источник раздражения – ребенок. Вскормленный и любовно выращенный ребенок, дитя их любви, которого назвали, как Моисеева брата, Аароном, что значит «Достойный». Прелестный ребенок. Самый хорошенький мальчик на всей этой равнине. Всего пяти лет от роду, а уже такой очаровательный и вежливый, что любая мамми с Восточного побережья могла бы гордиться такой выучкой. Аарон. Гордость и радость Люси, ребенок, достойный того, чтобы с него писать картину, способный выступать в танце, очаровать самого дьявола. Вот это то и раздражало Юджина. – Этот гребаный ребенок не больше парень, чем ты, – говорил он Люси. – Он даже наполовину не парень. Он годится только для того, чтобы сбывать модные туфли да торговать духами. Или чтобы быть проповедником, для проповедника он подойдет. Он ткнул в мальчика рукой с обкусанными ногтями и кривым большим пальцем. – Ты – позор своего отца. Аарон встретил отцовский взгляд. – Ты меня слышал, парень? Юджин отвернулся. Большие глаза ребенка глядели на него так, что его замутило – не человечьи глаза, собачьи. – Пусть уберется из дома. – Да что он сделал? – Ему ничего и не нужно делать. Достаточно того, что он таков, какой есть. Все надо мной смеются, ты это знаешь? Смеются надо мной из за него! – Никто не смеется над тобой, Юджин. – Да смеются же! – Не из за мальчика. – Что? – Если они и смеются, то не из за мальчика. Они смеются над тобой. – Закрой свой рот. – Все знают, что ты из себя представляешь, Юджин. Знают так же хорошо, как и я. – Говорю тебе, женщина... – Больной, как уличная собака, всегда говоришь о том, что ты видел и чего боишься... Он ударил ее, как уже бывало много раз. От удара потекла кровь, как и от многих таких ударов на протяжении пяти лет, но хотя она и покачнулась, первая ее мысль была о мальчике. – Аарон, – сказала она сквозь слезы боли, – пойдем со мной. – Оставь этого ублюдка, – Юджин весь дрожал. – Аарон. Ребенок встал между отцом и матерью, не зная, кого слушаться. Глядя на его перепуганное лицо, Люси заплакала еще сильнее. – Мама, – сказал ребенок очень тихо. Несмотря на испуг, его серые глаза смотрели сурово. Прежде чем Люси успела придумать, как разрядить ситуацию, Юджин схватил мальчика за волосы и подтащил его к себе. – Ты послушай отца, парень. – Да... – Да, сэр, нужно говорить отцу, а? Нужно говорить: да, сэр. Он прижал Аарона лицом к вонючей промежности своих штанов. – Да, сэр. – Он останется со мной, женщина. Ты больше не утащишь его в гребаный сарай. Он останется со своим отцом. Перепалка закончилась, и Люси это поняла. |
