— Но грозился!

— Э, матушка, слово делу неравно, и толковать нечего.

— Понимаю, что вы имеете в виду, дядюшка, только разве императрица не многомилостива?

— Многомилостива, да к кому? Ты что ж про Дарью Ивановну Салтыкову, про Салтычиху знаменитую, не вспоминаешь? Сколько лет без суда сидит.

— Суд, поди, идет.

— То ли идет, то ли его обходят. Без малого полтораста человек душегубица прикончила. Собственные имения оголила. Как только людей не мучила, а суда все нет как нет.

— Но ведь совершился же суд. И к заключению ее до конца ее дней приговорили, и поместья лишили, и дворянства. Даже женщиной называться и то запретили.

— Поздновато, Катерина Романовна, куда как поздновато. А почему? Потому что не справедливость монархине важна, а расчет.

— Дядюшка, никогда с вами не соглашусь!

— Да ты послушай, а потом не соглашайся. Чего ждала государыня, сама подумай. Семь лет Салтычиха лютовала, семь лет о ней государыне докладывали, только понадобилось, чтобы Иоанна Антоновича, упокой, Господи, душу мученика, не стало, старшей ветви государя Алексея Михайловича конец положен был. Ведь Дарья-то Ивановна из салтыковской семьи, в самом что ни на есть прямом родстве с Иоанном Антоновичем.

— Полноте, дядюшка!

— Чего ж «полноте». Ты хоть то припомни, что родная сестрица Дарьи царевне Прасковье Иоанновне золовкой приходится: обе за родными братьями Дмитриевыми-Мамоновыми замужем. Покуда Иоанн Антонович жив был, лучше выходило родню его московскую не трогать. Не стало страдальца, и Дарье приговор вышел.

— Но вы же сами, дядюшка, вернее, супруга ваша от Анны Иоанновны какие беды претерпела.

— Так что ж, после того и справедливость забыть? Нет, Катерина Романовна, закон тогда цену имеет, когда для всех один. А коли каждый его по своему разумению применять начнет, не выбраться нам из казней да убийств.

— В благородстве ваших чувств, дядюшка, я никогда не сомневалась.

— Вот и спасибо на добром слове. А что за границу собралась, может, и не так уж плохо. Все говорят, — конец орловской империи приходит. Не нужны братцы более императрице. Случая, толкуют, ищет, чтоб избавиться от всего семейства. Разумовские хоть жадными не были, а эти так ко всему руки и тянут. Бог даст, к твоему возвращению не будет братцев. Глядишь, и ты опять в доверие да любовь государыни войдешь. Тебе оно не помешает, чем так одной с детишками, как рыба об лед биться.

— Полноте, дядюшка, это без привычки трудненько приходилось, а теперь-то я уж и справляться начала. Порядок какой-никакой по имениям навела. С долгами князь Михайлы полностью расплатилась.

— Неужто со всеми?

— Со всеми. Чтоб на детях моих не висели.

— Умница ты наша! Да вот спросить тебя забыл: как путешествовать-то собираешься? Денег у тебя хватит ли?

— В долг бы не поехала.

— Все так, да только правду ли говорят, будто дом свой петербургский, княгинюшка, ты к продаже назначила?

— Правду, дядюшка. Пока вояжировать буду, мне доверенный человек это дело охлопочет.

— Да как же без дома-то? Вернешься, где жить станешь? Неужто квартиру снимать? Ты, княгиня Дашкова?

— Я в Москву вернусь. В Москве дом есть. Один отстроила, другой рядом прикупила.

— О дворе не думаешь?

— Не думаю.

— Ну и ладно. Да, впрочем, чего наперед загадывать! Доброго тебе пути, племянница.

Глава 11

Начало странствий

Среди множества впечатлений, которые, без сомнения, ожидали меня в пути, я положила не пропустить ни одного, связанного с нашей российской историей.