|
Впрочем, от отдельных лиц мне довелось услышать вполне благожелательные отзывы о деятельности этого самовлюблённого человека. Мне сказали, что он много заботится о пенсионерах Академии наук за границей, добывая для них немалые средства. Та же свобода в средствах позволяет ему организовывать разные научные экспедиции и принимать меры к распространению в переводах сочинений классических писателей. Больше всего меня заинтересовала предпринимаемая в Академий наук попытка составления словаря русского языка и желание Орлова-младшего вести протоколы на русском языке. Ввиду того что латынь ему незнакома, эти протоколы при нем велись на немецком языке. Казалось бы, разумные начинания вызывают сомнения из-за исполнителей.
Приезд в Ригу окончательно расстроил мои мысли и здоровье. Брат Александр Романович, единственный член нашей семьи, с которым меня связывали близкие отношения, сообщал, что чума вынудила его бежать из Москвы в имение нашей матери Андреевское в ста сорока верстах от Москвы и что среди моей дворни страшная эпидемия унесла сорок пять человек. Путь в дом, где я надеялась найти приют, был отрезан, как не было возможности заимствовать из Москвы необходимую мебель и обстановку. Следовало переждать значительный период времени, чтобы не пасть жертвой чумы. Единственным выходом для меня и моих детей становилось гостеприимство сестры Елизаветы Романовны, получившей разрешение переехать из Москвы в Петербург. Императрица ограничилась тем, что запретила сестре присутствовать на коронации, в остальном же просто перестала ее замечать, никак не проявляя к ней враждебности или досады.
Глава 12 Ссора
— Батюшка! — Здравствуй, здравствуй, Катенька! Наконец-то Бог сподобил тебя с внуками увидеть. Здорова ли? — Здорова, батюшка. — Что ж задержалась так? По письмам твоим мы тебя раньше ждали. — Так бы оно и было, кабы не горячка моя в Риге. Никак не ждала я новостей, о которых братец Александр Романович из Москвы отписал. — А чего было тебе писать? Дела не поправишь. Приехала бы в Петербург, тут все и узнала. Мало ли моровых поветрий-то в Москве бывало. Не впервой. — Но слуги, утварь… — Бог дал, Бог и взял, как с дитем бывает. О себе, о себе, дружок, скажи. Слыхал, преотлично тебя царственные особы в Европах принимали, честь большую оказывали. — Верно, батюшка, всех и не перечтешь. — Вот и славно, только тебе-то другое нужно: с императрицей бы сойтись покороче. Что было, то было, а теперь новые времена. — В чем же новые? — Как в чем — конец империи Орловской наступил. Нового фаворита ждем со дня на день. Уж он, Бог даст, камня на камне от их могущества былого не оставит. — Сразу и фаворит, батюшка! — А чем же это тебе не угодно, княгинюшка? Были Орловы… — Григорий Григорьевич, хочешь сказать. — Григорий Григорьевич — это одно. От него у нас Алексей Бобринский-граф завелся. А потом и Алексей Григорьевич… — Как — Алексей Григорьевич? Брат? Никогда не поверю! — Это уж как тебе угодно, а только дочка у нас родилась, Темкиной назвали. Все как Богом положено. — А теперь что? — Теперь Потемкина Григория Александровича ждем. — Он-то при чем? — Разве не помнишь, что помогал государыне на престол вступить? Пожалован был землями, небольшими правда, крестьянами да деньгами. — Не он ли еще вознаграждения домогался? — Не он один, но и он тоже. С Орловым повздорил, так ему Алексей Григорьевич в драке глаз вышиб. Неужто не помнишь? — Помню, батюшка. |
