– А он к нам ходил! – напомнила Браня.

– Святослав вчера приходил к нам и ел благословенное. Пока, для начала, я думаю, этого достаточно.

– Ему не будет пользы, если он ел без веры!

– Но и вреда не будет. Пока нам следует довольствоваться этим.

– Пока! Христос пришел уже почти тысячу лет назад! А люди все еще поклоняются идолам! – Горяна снова показала за оконце. – Сколько мы должны ждать их спасения – еще тысячу лет? Так и будет, если мы ничего не станем делать! Мы ведь принесли сюда весть о Христе – почему мы должны ее таить?

Эльга промолчала. Прежде чем что-то делать для распространения новообретенной веры, приходилось ой как сильно подумать. Для Горяны-Зои все просто: вот заповедь, вот грех, вот спасение. Но у нее ничего и нет, кроме души. Больше того: она не хочет иметь больше ничего! Мечтает быть как святая Фекла из Иконии – отказаться от замужества и проповедовать Христа.

А та Зоя, что осталась в Мега Палатионе… Эльга на миг представила зеленоглазую царевну – ту, что понравилась ей больше прочих, пусть и нос у нее великоват, – сидящей напротив, на скамье, под бревенчатой стеной… И едва не засмеялась. Если сама она дней десять в Греческой земле опомниться не могла, то Зое не легче удалось бы освоиться здесь. Только вообразить царевну в черной бане – ее, привыкшую к белому мармаросу, гладкому как шелк… Едва ли она нашла бы чем восхититься. Так что Господь все устроил к лучшему… ну, пока. А там видно будет.

Нет, Костинтин повел себя неразумно. У Эльги нашлось время все обдумать спокойно, и она была убеждена в этом. Отказывая почти во всех ее просьбах, василевс – самолично и через доверенных людей, – все это время пытался ей внушить: получив крещение из рук ромеев, русы должны почитать его, как отца, и повиноваться, как отцу. То есть прислать людей для войны с сарацинами, на тех условиях, которые приняты в Романии. Но Эльга не могла согласиться с тем, что Русская земля теперь должна стать служанкой земли Греческой и забыть о собственной пользе. Вера ценна сама по себе, но Эльга обратилась к ней, видя в этом средство сделать русь равной грекам, в то время как греки, наоборот, видели в своей вере средство подчинить все прочие народы. И пока греки не примут необходимости считаться с русами, Эльга полагала не слишком-то добрым делом увеличивать здесь число людей, повинующихся греческим пастырям.

Когда она думала об этом, ей казалось, что вместо прежней, одной-единственной Эльги теперь существуют две: княгиня и христианка. Их желания и обязанности уже столкнулись и противоречили друг другу. Она колебалась, не зная, которой из них слушаться. Нет ничего важнее спасения души – но ведь и власть над русью ей дал Бог, желая, чтобы она распорядилась этим даром как можно лучше. И если она станет заставлять русь кланяться грекам…

Олег Вещий этого не одобрил бы. Сожалея о его душе, – он ведь умер язычником, – Эльга тем не менее не отреклась от главного его завета. Сделать Русь сильной. Ставить ее как равную каганам и василевсам. Не уступать. Приняв веру греческую, она осталась княгиней русской.

В оконце долетел громкий звук множества мужских голосов. Эльга знала, что это означает: Святослав вышел в середину круга перед камнем-жертвенником. Здесь уже стоит рыжий бычок из княжьих стад, его держат двое отроков, а рога у него увиты жгутами из цветов и зелени: Прияна сама собирала на заре. Сейчас подошла молодая княгиня, в руках у нее горшок масла и метелочка из перун-травы. Вот она мажет маслом лоб бычка. Потом чертит Перуновы знаки на его боках… Святославу подают молот…

Стой! Эльга опомнилась и затрясла головой. Сколько раз она сама проделывала все это – в прежние годы, когда на площадке святилища стоял с молотом и жертвенным ножом в руках Ингвар, потом, после его смерти, Мистина или Асмунд, в последние два-три года – Святослав.