И ведь Килан, Предслав и Олег были христианами! Неужели Господь выбрал этот миг, чтобы отомстить за своих?

Но почему ей – и теперь, когда она тоже стала для Господа своей?

– Выйди послушай, что там, – велела она Скрябке.

Пошла бы сама, но не имела сил.

Скрябка отворила дверь – в избу ворвался такой гвалт, что Эльга невольно встала. Захотелось немедленно затолкать Браню в голбец и накрыть чем-нибудь: безрассудный порыв испуганной матери, какой переживали тысячи и тысячи женщин в подобный миг. Это не был настоящий шум сражения – в нем больше грохота и лязга железа, – но, похоже, перед двором разворачивалась потасовка и давка. Все ее дворовые отроки и челядь собрались возле ворот внутри, вооружившись кто чем. Даже холопы держали дубье. Эльгу начало колотить.

И тут снаружи долетел хорошо ей знакомый звук – рев боевого рога.

Отроки Мистины стояли прочной «стеной щитов» в три ряда, выставив вперед копья. Лезть на копья никто не хотел, но в княгинин тын летели из толпы камни и поленья. Народные метательные снаряды стучали по щитам, иногда задевали головы в шлемах. Чтобы не служить мишенью, Мистина не сел на коня, на котором приехал, а тоже укрылся за щитом. Толпа напирала. Он дал знак трубачу.

Раздался тягучий звук рога, пугающий и будоражащий одновременно.

Толпа ответила ревом, камни и палки полетели гуще.

– Шаг! – крикнул Мистина.

И «стена щитов» двинулась вперед.

– Хей! Хей! – Отроки надвигались на толпу, прижимая ее к площадке святилища.

Видя нацеленные на себя острия копий, которые с каждым шагом придвигались, передние ряды толпы подались назад. Началась давка. Кто-то бежал на площадку, но там не могли поместиться все, а к тому же она кончалась с двух сторон крутыми, заросшими обрывами. Кто-то пытался выбраться на пологий всход, ведущий прочь со Святой горы, кто-то бежал по улице вдоль тынов. Висел крик, будто над полем настоящего побоища.

Наконец крики отодвинулись и постепенно стихли: безоружная толпа разбежалась. Валялись оброненные палки, потерянные шапки, два ножа и кресало, лопнувшие пояса, даже оторванные полрукава. Слава Богу, ни пятен крови, ни мертвых тел.

Отроки Мистины вернулись и окружили двор – воевода опасался, что буяны оправятся и соберутся вновь.

Уже почти ночью явился Святослав: приехал верхом, с тремя десятками своих гридей.

– Видела, что твой бог наделал? – неприветливо бросил он матери. – Говорят, греки княжью мать заколдовали, и теперь у нее черный глаз. У тебя, то есть!

– Святша, сынок, ты в уме? – мягко спросила Эльга.

Как ни хорошо она его понимала, это показалось уже чересчур.

– Я-то в уме! – с досадой ответил Святослав. – Первый раз она рожала – тебя не было, Ригора не было, и все хорошо сошло! Она в тот раз боялась, говорила, как бы Кощей своей доли не потребовал, мы ему тайком жертвы приносили все девять месяцев!

Эльга слегка раскрыла глаза: она этого не знала, а ведь находилась в Киеве почти все то время.

– И помогло! Все сошло гладко. А тут ты приехала, и Ригор, и эти бабы навьи! – Святослав снова ткнул в сторону бывшего чурова кута. – Посылали вас за добром, а привезли вы одно худо!

– Может, греки еще одумаются, – вставил Мистина. – На будущий год приедет посольство…

– В жабу я катал это их посольство! На березовой постельке я его видал – на осиновых дровах, три полена в головах! Вот что! – с усилием взяв себя в руки, Святослав повернулся к матери.