Они долго шли через покои, переходы, даже через какую-то церковь, сейчас пустую и тихую. Эльга и не пыталась что-то рассмотреть при скудном свете факелов или понять, где они находятся. Будто в той волшебной горе у троллей… Еще в первые свои посещения Мега Палатиона она поняла, что он, пожалуй, больше всего Киева, и надо провести здесь лет тридцать, как Савва, чтобы суметь найти дорогу. Раскинувшийся на холмах, дворец то поднимался, то опускался; из одних покоев в другие приходилось идти по лестницам то вверх, то вниз; порой Эльге казалось, что они спускаются вовсе под землю, но, к ее удивлению, за окнами вновь мелькало ночное небо и даже желтела луна. Загадочно мерцали медные и бронзовые двери, позолота, стеклянная мозаика, гладко отполированный мармарос. Порой она даже видела, как скользит в большой колонне их отражение – будто идут навстречу призрачные обитатели этого зачарованного дворца.

Порой они натыкались на слуг или придворных, почти все кланялись этериарху средней этерии, но никто не спрашивал, куда, зачем и к кому он ведет женщину, закутанную в покрывало. Для Мега Палатиона это обычное дело? Любопытно: часто ли Савва приводит сюда женщин для себя? Судя по несколько удивленному оживлению этерии – нет, не часто. Эльгу пробирала дрожь, хотелось смеяться без всякой причины. Уже лет двадцать с ней не приключалось ничего подобного… но и тогда, в юности, когда приключалось, ей было страшно, а не весело. Вдруг начало казаться, что ей снова пятнадцать лет, и она следовала во мрак за царьградским львом, как когда-то за плесковским медведем, со стесненным дыханием и бьющимся сердцем.

Но вот они миновали узкую темную лестницу и вышли на какую-то галерею. Еще на выходе до Эльги донеслось пение – торжественное и слаженное, но не такое красивое, как в церкви.

– Это здесь, – шепнул Савва, держа ее за руку. – Триконха. Мы пришли. В самое время.

На галерее висела тьма, зато внизу, в палате, горело немало огней. Савва провел Эльгу немного вперед и остановился возле толстой, как вековой дуб, колонны красного порфира с белыми прожилками. Свободную руку Эльга прижала к груди: от быстрого шага и волнения она запыхалась.

При свете сотен свечей внизу все блестело, искры играли на золотистых глазках мозаики, будто выложенные картины перемигивались. Впервые Эльга увидела царскую палату сверху: взору ее открылось широкое узорное поле, по которому люди ходили ногами! Чуть не ахнув от восторга, она сама закрыла себе рот: Савва предупреждал, что нужно вести себя тихо.

В середине стояло золотое кресло, в котором кто-то сидел, будто раззолоченный идол, а вокруг него двигались по кругу десятка три людей с зажженными свечами. И они пели, пританцовывая на ходу, кружась, приседая и подпрыгивая, от чего колебались дрожащие огоньки свечей в их руках.

Кто бы мог подумать, что в этом чинном дворце возможно такое!

– Что они поют? – шепнула Эльга Савве, невольно наклонившись вперед, чтобы лучше видеть.

– Василикии, конечно, – шепнул он в ответ и приобнял ее сзади, прислоняя к себе. – Отойди немного назад… Они поют хвалу нашему богохранимому василевсу. «О утренняя звезда, восходящая Эос, взором отражающая лучи солнца, бледная смерть сарацин! Многие лета! Народы, поклоняйтесь ему, чтите его, склоняйте перед ним свои шеи!»

И тут Эльга узнала человека в середине хоровода: это Константин! И чуть не засмеялась в голос: василевс ромеев принимал восхваления, словно украшенная венками и рушниками березка, возле которой девы славянские водят круги с величальными песнями. Только без свечей.

Все это – непривычная обстановка, темнота, дрожащие огоньки, занятное зрелище, пение и рука этериарха, который придерживал ее сзади, будто боялся, что она бросится вперед, – наполняло ее теплой дрожью, тревогой и весельем.