– Но как знать, что там будет с ней, в Свинческе… Все-таки у нее дитя – наследник киевского стола.

– Там княгиня – наша Прибыслава, – напомнил Мистина, – а воеводша – моя Соколина Свенельдовна. Худых дел они натворить ей не дадут, а если что – предупредят нас.

– И вот еще… – неуверенно заметила Ута. – Она все же… вещунья, волхва… Она обижена, это понятное дело, я бы тоже, окажись на ее месте… да любая жена обиделась бы. Но тут свадьба, потом детки пойдут… А рядом…

Она не решалась выразить свою мысль целиком, но Эльга понимала сестру. Любимый сын Уты вступал в самую важную, переломную пору жизни, где собирался утвердиться как князь руси, христианин, муж и отец. Даже невольное недоброжелательство и досада женщины, так прочно связанной с тем светом, как Прияна, могло его погубить. Конечно, он теперь защищен силой Господней… Но ни Эльга, ни тем более Ута не хотели видеть парня предметом борьбы между Христом и старыми богами.

Эльга дала согласие на отъезд Прияны, но просила ту обождать до санного пути.

– Как раз купцы из заморья приедут, потянутся на север, и ты бы с ними, – уговаривала она. – Уже ненастье, дожди, холодает, а ты весь день на воздухе будешь сидеть, да с дитем малым…

Но Прияна твердила, что уедет прямо сейчас, и требовала лодьи и отроков. И Эльга велела все это ей дать. Вспоминая себя в первое время после гибели Ингвара, она хорошо понимала желание невестки сбежать на край света от того дома и тех мест, что полнились образом сгинувшего мужа.

В самый день крещения Улеба Прияна с ребенком уехали. С Улебом она даже не попрощалась. Эльга выбрала время проводить ее, обняла, хотя Прияна без охоты принимала ее ласки. Эльга не настаивала, видя, что та с трудом сдерживает рыдания. Мучили нехорошие предчувствия: похоже, что невестка уезжает навсегда из того места, где собиралась жить долго и счастливо, править державой и растить многочисленных детей. Уезжает девятнадцатилетней вдовой, с единственным чадом, от неприметной могилки крошечного второго, кому не привелось сделать ни единого вдоха. И остаток жизни горевать над злой судьбой.

– А если… – пробормотала Эльга, глядя, как вереница лодий выходит на ширь могучей реки. – Так и вижу…

Мистина незаметно прикоснулся к ее плечу и тут же убрал руку. Но и этот знак поддержки принес ей облегчение.

– Я понимаю, о чем ты думаешь. Но подумай лучше о другом. Двадцать лет назад мы тоже все… смутились, когда выяснилось, что твоя сестра понесла от твоего жениха и непонятно, что с этим делать. Но мы придумали выход, и вот оказалось, что судьба в тот раз порадела о роде Олеговом, как самая заботливая мать. И мы ведь не знаем, что будет со всеми нами еще через двадцать лет. Давай положимся на нее и не станем придумывать несчастья. Понадобится, так она справится без нашей помощи.

Эльга повернула голову и посмотрела на него.

– Да, а вы с Утой и Горяной будете молиться, – кивнул он.

– Не хочешь – гонец про тебя не скажет, – пытался убедить его Бёдвар, которому не улыбалось с людьми и товарами явиться в неподготовленные дома и склады.

– Не скажет он, ага… – хмыкнул Святослав.

Не родился еще человек, способный скрыть подобную новость, когда его именно об этом будут спрашивать. К тому же Святослав не сомневался: гонец от дружины, вернувшейся с Греческого моря, немедленно попадет в руки материного свояка. И уж Свенельдич из него выжмет все, что он хочет и не хочет говорить. Нет уж. Лучше так, как снег на голову…

Сейчас, когда на смену постылым песчаным берегам, солончакам, скалам с чахлой растительностью, а потом степям пришли знакомые берега Днепра, привольно текущего между синевой неба и зеленью земли, Святослав испытывал примерно те же чувства, что полгода назад в этих же местах – его мать.