Степана не видел, только фоном улавливал его яростный матерок сквозь лязг стали об сталь, хрипы и стоны.

На кураже попытался ввинтиться между двумя татарами, но наткнулся на удар копьем и только чудом снялся с навершия, разодравшего кольчугу на боку. Косо рубанул по ощерившейся морде, вывернул руку в обратном махе и секанул копейщика, усилив движение разворотом бедер.

Не успев притормозить, наткнулся на стену, разворачиваясь, мячиком отскочил от нее, с трудом разглядел сквозь кровавый туман в глазах сбегающих откуда-то сверху татар и, ревя, как медведь, кинулся им навстречу…

В прошлой жизни, в финале Олимпиады, я бился с венгром, который, честно говоря, был гораздо лучше меня подготовлен. Как я его победил, до сих пор не понимаю, мало того, в этом меня пришлось убеждать, потому что сама схватка напрочь стерлась из памяти. Вот и сейчас – я очнулся только на верху башни, но, как там очутился, так и не смог вспомнить.

Все тело страшно саднило, ломило даже кости, но каким-то странным образом я все еще был жив. Мало того, стоял на ногах, у которых корчился в луже крови какой-то человек, сгибаясь и разгибаясь как пружина.

Так… рубился внизу, татары так и не смогли организоваться, нападали фактически по одному… Дальше спустилась им подмога сверху, я ринулся навстречу… Черт, на этом все, дальше ничего не помню…

Повел взглядом по стенам и с недоумением обнаружил, что почти все казанцы, что на них находились, стояли на коленях, словно на молитве. Некоторые из них закрывали себе голову руками, а некоторые завороженно смотрели куда-то вверх.

Сам поднял голову и в буквальном смысле оцепенел, разглядев, как в черном небе с сухим треском расцветают ослепительно сверкающие бутоны, рассыпаясь над городом сотнями и тысячами пылающих клякс. И только после того, как проследил за огненными струями, взлетающими из русского лагеря, понял, что это такое.

– Красавец ты мой косоглазенький!.. Быть тебе бароном, клянусь божьей милостью… – радостно прохрипел и потащился вниз, по пути закрыв на засовы двери, ведущие из башни на стены.

Уже внизу лихорадочно зашарил взглядом по трупам и заорал:

– Степа, мать твою!

Из-за перевернутого стола донесся тихий хриплый шепот:

– Здеся я, княже…

– Где? – Я метнулся на голос и упал на колени, возле сидящего у стены русича. – Жив, чертушка?

Но сам уже понял, что с такими ранами русич останется живым очень недолго. Левая рука у него заканчивалась кровавым обрубком, кисть отсутствовала, плечо располосовали до кости, а в животе торчал обломок копейного древка.

– Получилось, княже? – с надеждой поинтересовался парень.

– Получилось…

– Добре! Эх… ловко ты их полосовал… – На лице Степана проявилась счастливая и какая-то детская улыбка. А потом он решительно потребовал: – А теперь тащи меня вниз, княже. Живее, Иван Иванович, живее, татарове могут встрепенуться…

Я не стал ничего спрашивать. И так все понятно. Отговаривать тоже не стал. Степа уже все решил для себя и кто я такой, чтобы перечить?..

Левая рука у меня висела плетью, я сунул саблю за пояс, ухватил парня за шиворот правой и, надсаживаясь, потащил к лестнице в темницу.

Добравшись, прислонил к стене, снял со стены лампу и присел рядом.

– Откуда ты, Степа?

– Из Твери… – судорожно втягивая в себя воздух, прохрипел парень. – Тверской я, поповский сын. Степкой Помыслом кличут.