– Не монаси они, – твердо заявил отец Финоген. – Нет, не монаси.

Кто бы сомневался, ага…

Не добившись от странников ни слова «по добру», князь, однако же, не спешил приступать к пыткам. Если это упертые язычники литовцы, так любое воздействие бесполезно в принципе. Смерти язычники не боятся, наоборот, считают ее высшей доблестью, к слову, и самоубийство чтут так же.

– Давайте молодого, – наконец, приказал Довмонт. – Этих же покуда связать – и в возок. Во Пскове бросим в поруб… а там поглядим.

Допрос князь вел на неширокой опушке невдалеке от главного тракта – на Изборск и Псков. Место было открытое, ветра дули, да и снега нападало маловато, так что видна была, торчала тут и там жесткая желтая стерня, за которой унылой стеною вставал лес.

Парня привели под руки, притащили, бросили на колени в снег.

Довмонт ласково улыбнулся и произнес по-литовски:

– Ну, здравствуй, Йомантас. Лабас ритас!

Парень вздрогнул, затравленно посмотрев на князя. Вздрогнул и что называется – «поплыл», явно не отличаясь стойкостью своих старших товарищей.

– Откуда вы знаете мое имя, господин?

– Ну, хватит притворяться, парень, – нахмурился Игорь. – Давай рассказывай, как очутился здесь?

– А, вот вы о чем… Дак как… – Йомантас пожал плечами. – В Плесков вот решил податься… на зиму. Подзаработать, я ведь каменщик.

– Каменщик? – насмешливо хмыкнул князь. – А я-то думал – монах.

– Ах, вы про рясу? Ряса – их. Ну, моих спутников… Эти добрые люди дали, а я… а моя одежда… ее почти всю отобрали разбойники, и вот…

Да уж – вот вам и «поплыл». Задержанный явно валял дурака, не собираясь признаваться ни в чем.

Игорь закусил губу и недобро прищурился: не хочешь говорить? Ну, это мы еще посмотрим…

– Хватит болтать попусту. Ты, может быть, не узнал меня, парень? Так я не гордый, отойду, повернусь к солнышку… Так лучше видно?

Издевательски хмыкнув, Довмонт встал лицом к солнцу, только что выглянувшему из-за плотных серовато-белых облаков. Постоял немного, прикрыв глаза, потом вновь подошел к парню и устало сказал:

– Ты ведь язычник, Йомантас, я знаю. Мало того – языческий жрец. Криве!

– Кунигас! – это слово, казалось, вырвалось наружу помимо воли жреца. Тот просто не сдержался, узнав князя.

Без бороды и усов, верно, сделать это было непросто. Тем более Йомантас видел Игоря уже довольно давно.

– Помнишь Ольгу, Утену, языческий праздник? Как ты заманил нас… Как твой дружок, чертов жрец…

Заходясь гневом, кунигас вытащил меч… Еще немного, и он срубил бы поганую голову молодого жреца одним ударом. Срубил бы, если б не отец Финоген.

Епископ вовремя подхватил Довмонта под локоть:

– Не спеши, княже. Успеешь еще убить.

И в самом деле – особенно-то спешить некуда.

– Благодарствую, отче…

Сунув в ножны добрый, новгородской работы, меч, князь окинул Йомантаса взглядом и спокойно продолжал разговор:

– Кто ты – я уже сказал. И все твои спутники – тоже язычники. Явились вы за моей душой. Ах, Войшелк, Войшелк… все не можешь никак успокоиться. Плохой ты христианин, Войшелк…

Покачав головой, князь обернулся к воинам и махнул рукой:

– Оставьте нас.

Потом перевел взгляд на епископа:

– Отче! Я хочу поговорить с ним наедине.

Понятливый старец ничего не сказал, лишь, уходя, осенил Довмонта-Тимофея крестным знамением.