Как много за этот месяц отец успел узнать и понять? И о чем — догадаться?

Митя истово, от всего сердца взмолился, чтоб отцу было не до него! Пусть отец думает о долге, о службе, о чем угодно — но только не о нем! И тут же с ужасом понял, что безнадежно! От разоблачения его спасало, что другие жители города видели только свой, маленький кусочек произошедшего. И лишь к отцу в руки неизбежно должны были сойтись все нити. Площадь. Сын на площади. Мертвецы восстают на площади.

И тогда совсем по-другому выглядит прошедшие полтора месяца и каменное отцовское молчание!

Митя прикусил щеку изнутри — ему понадобилась вся воспитанная салонами Петербурга выдержка, чтоб не кинуться к отцу, не вцепиться обеими руками в лацканы его сюртука и не заорать: «Что ты знаешь? Что ты об этом думаешь? Что ты думаешь… обо мне?»

— Что ж, — негромкий голос отца разбил воцарившееся в комнате молчание. Он оценивающе поглядел на Митю, на Урусова и криво улыбнулся. — Я рад, что у сына есть товарищи, тем паче — боевые. Развлекайтесь. — коротко кивнул, повернулся на каблуках и вышел.

— Митя, успокойтесь. — с принужденным смешком сказал Урусов. — Вы в лице переменились.

Митя бросил быстрый взгляд в зеркало над камином: из круглого стекла на него пялилась рожа скелета с горящими в пустых глазницах огнями.

Он рвано выдохнул, закрывая лицо руками:

— Как думаете… отец видел?

— Не слепой же он, право-слово! — одновременно с досадой и сочувствием буркнул княжич.

Митя сдавленно застонал.

— Мы идем? Или предпочтете отложить?

Митя медленно отвел ладони от лица. Выпрямился до хруста в спине. И гордо задрал подбородок.

— Конечно же, идем!

Все же сегодня — самый важный день его жизни! Ничто его не остановит! И он решительно направился к выходу.

— Спасибо, милая. — Урусов улыбнулся, принимая шляпу и трость у Маняши.

Горничная повернулась подать Мите его вещи. Вынырнувшая невесть откуда Леська аккуратно отодвинула Маняшу бедром — и протянула Мите его шляпу и перчатки. С реверансом. Таким почтительным… Таким трепетным… Что это уже выглядело форменным издевательством! И где только научилась?

Урусов тонко усмехнулся, а Митя почувствовал, как его щекам становится жарко. Одарил Леську яростным взглядом, проклятая девка только безмятежно улыбнулась! И ринулся вон.

Глава 4. Кровная знать и кирпич

— Берегись, паныч!

Истошный вопль донесся откуда-то сверху, Митя дернулся в сторону.

Его поймали за рукав и рванули в другую. Рядом, у самого уха, натужно ухнуло, тугой удар воздуха толкнул в лицо, а земля дрогнула.

Митя судорожно закашлялся, ладонью разгоняя взметнувшееся облако серой уличной и золотистой древесной пыли. В дюйме от носков его ботинок лежала рухнувшая с высоты укладка досок.

— Ах, ты ж, бестолочь безрукая! Я кому сказал крепить, кому сказал!

Наверху строительных лесов, покрывающих фасад новехонького доходного дома не много ни мало в четыре этажа, пожилой мастеровой доской охаживал своего подручного. Парень закрывался от ударов и пронзительно верещал:

— Крепил я, дядька, как Бог свят! Знать не знаю, как оно развязалось!

А еще выше, в безоблачном осеннем небе парил крылатый силуэт, слишком крупный даже для самой большой птицы. Его сложно было разглядеть против солнца, но Мите и не нужно: он и так знал, кто она — та, что ждет и наблюдает.

Оставалось надеяться, что она хотя бы не станет вмешиваться сама, как и обещала.

— Митя, вы как? — встревоженно заглянул ему в лицо Урусов.