Требования этикета он удовлетворил целиком и полностью, а как насчет зуда собственного любопытства? Старик портной вне всяких сомнений связан со здешним «дном». Так было, так есть, так будет, пока ношенная одежа чего-то стоит, мазурики будут таскать ворованное «своим» портным на перелицовку. Но будь нынешние дела хоть сколько-нибудь незаконными, к Урусову бы старик не сунулся, да и так открыто при Мите говорить не стал. Так что стоит ли беспокоиться? Хотя-я-я… Портной осмелился нагличать, а здешний альв не желает на Митю шить. Да что там, даже побеседовать не соизволил! Такое не может остаться безнаказанным.

Митя звучно потопал, хлопнул дверью, а сам остался внутри. Замер в темноте коридора, прислушиваясь. Из приоткрытой двери мастерской доносился гул голосов:

— … так ждут же! В пятый раз присылают: где вы, да когда будете! На лоскутья изошли паны ясные!

— Нетерпеливые паны уедут, а Митя Меркулов останется. — невинным тоном ответил Урусов.

— Батюшке наябедничает? — презрительно-настороженно буркнул Исакыч.

— Нет, — уверенно, будто знал Митю от рождения, отрезал Урусов.

— Тогда и ничего, — успокоено хмыкнул портной.

— Ну-ну… Оптимист ты, Исакыч…

— Это чем вы меня, ваше благородие, обозвать изволили?

— Слово такое, от латинского языка происходит. Человек, который думает, что Мите Меркулову батюшка понадобится, если он тебя, дурака старого, наказать захочет.

В мастерской повисло мрачное молчание.

Лестно. И… неуместно. Конечно, высокое мнение настоящего Кровного, пусть даже малокровного княжича, а не полнокровного князя, заставляет чувствовать себя человеком значимым. Но нужно ли, чтоб каждый портной в этом городе знал, что он, Митя Меркулов — опасен?

— Что ж, пойдем, кто там так со мной повидаться жаждет, — снова раздался насмешливый голос Урусова, шаги…

Митя торопливо присел за наваленной в углу кучей мягкой ветоши. Куча спружинила, едва не завалившись Мите на голову, но удержалась. Дверь мастерской распахнулась, плеснув светом в темень заставленного старой мебелью коридора, раздались неторопливые шаги, звон ключей — портной запирал мастерскую.

— Аккуратней, ваше благородие, не споткнитесь, темень тут у нас.

— Да я-то не споткнусь, ты сам не убейся.

— Я привычный, каждый день тута… Ай-уй-юй! — раздался гулкий стук, басовитое гудение, и тяжелые прыжки вперемешку со сдавленной руганью — не иначе портной в темноте приложился об стоящее у стены древнее пианино. — Сюда… извольте… — сдавленным от боли голосом проскрипел он и шаги удалились: уверенные и размеренные — Урусова, прихрамывающие и подскакивающие — Исакыча.

Митя выбрался из-за кучи ветоши, брезгливо встряхнулся, и шагнул следом. Пол пронзительно скрипнул, хорошо, что в этот момент впереди хлопнула еще одна дверь и скрип потерялся в этом хлопке. Митя замер. Сапоги, что ли, снять? Ох и хорош он будет, со свертком чиненной одежды подмышкой, с одной стороны, и сапогами — с другой! Ну, точно крестьянин, возвращающийся с заработков в родную деревню. Нет уж! Если его поймают, скажет, что вернулся узнать, когда будет готов второй сюртук, не застал никого в мастерской и пошел искать. Не поверят, конечно, но и усомниться не посмеют. Митя неспешно двинулся по коридору, аккуратно обходя выставленную вдоль стен ветхую мебель.

Вторая дверь распахнулась беззвучно и также беззвучно закрылась за спиной. Митя понял, что снова оказался в модном доме — запахи изменились. Запах разогретых утюгов и мела остались, зато исчезла противно-маслянистая вонь ношенной одежды, сменившись ароматом пачули.