— Завтра, — перебил Собесский, — я буду иметь честь представить вашему королевскому величеству все свое рыцарство, которое явится на смотре в полном составе. Теперь же вашему величеству пора опочивать, а мы проводим.

На всякий случай, для Михаила была приготовлена верховая лошадь, которую конюший вел следом за коляской. Король хотел уж было сесть в седло, но Браун воспротивился.

— Достаточно придется потрудиться завтра, — сказал он, — а сегодня…

— А сегодня незачем утомляться, — сказал Собесский, — темнеет, и лагерь собирается уснуть.

Добавив еще несколько слов признательности, Михаил вернулся к коляске, а, Собесский с Яблоновским, видя его неуверенные и отяжелевшие движения, сразу поняли, что на завтрашний день нельзя было рассчитывать.

Гарцуя впереди королевского возка, гетман и воевода проводили его до ставки, куда заблаговременно была послана прислуга с готовым ужином. Постоянно мучимый внутренним болезненным чувством отощания, король не мог лечь не поев.

Вместе с ним сели за стол приглашенные гетман и Яблоновский. А для прочего военного начальства был рядом накрыт другой, одинаково обильно уставленный яствами. Глаза всех пристально и неуверенно были устремлены на короля. Тот, чувствуя себя предметом всеобщего внимания, сидел, как на иголках и старался быть бодрым и веселым. Однако, силы поминутно изменяли ему и как только он забывался, усталость брала верх. Даже наименее проницательные не могли обманывать себя: перед ними был больной, старавшийся казаться крепким, и падавший под тяжестью недуга.

Сострадание, с которым уже раньше глядели на него Собесский и воевода, еще усилилось при виде до такой степени измученного человека. Некоторое изумление вызвала в них только непомерная прожорливость короля, обуздать которую он был не в силах; а так как среди присутствовавших не было врача, умеющего отличить голод здорового от жадности больного, то лихорадочное, самоубийственное заглатыванье пищи произвело на гетмана такое впечатление, как будто бы природа сама старалась восполнить убыль сил и таким образом взять верх над недугом.

За ужином разговор опять вертелся около турок, татар и казаков: только о них и говорили, а Собесский настаивал, что надо спешить, раньше чем тьмы тьмущая врагов успеют собраться с силами и вторгнуться в Подолию. Блестящая победа, когда-то одержанная под Хотином, как бы манила полководца попытать счастья под стенами Хотинского замка, и гетман страстно желал именно здесь сразиться с турками. О их численности ходили такие преувеличенные слухи, что им невозможно было верить.

— Если бы даже в самом деле было столько этой саранчи, сколько ворожат наши досужие доброжелатели, я все-таки не слишком опасаюсь ее подавляющей численности. Уже ради продовольствования людей и лошадей, они не могут идти сплошною массой, а должны дробиться. Вся наша задача, следовательно, сводится к тому, чтобы не дать им соединиться, а наносить поражения по очереди… С Божьего соизволения, да с помощью языков, которых должны добыть литовцы, я считаю свой план вполне осуществимым.

Тут разговор перешел на литовцев, татар, переселенных из Литвы, которым Собесский не очень доверял.

Так прошел ужин в оживленных разговорах, после чего Собесский и остальные гости поспешили проститься с королем, осведомившись предварительно в котором часу он хочет произвести смотр войскам.

Хотя требовалось не мало времени, чтобы хотя бегло обревизовать все полки, гетманы выбрали не слишком ранний час, чтобы дать королю выспаться.

Едва дверь закрылась за последним гостем, Келпш увидел, как король, стоявший возле кресла, упал в него в изнеможении. Глаза его сами собой закрылись; он долго перемогался и, не отвечая на вопросы, измученный чрезмерными усилиями, лежал недвижимо и с трудом переводил дыхание.

Волнение, разговоры, поспешная еда, в которой король был очень невоздержен, вызвали общее состояние прострации.