— Разговоры начнем мы с воеводой, — продолжал Собесский, — а вы поддержите; скажите тоже ксендзу Ольшевскому; пусть клонит в тому же. А как теперь здоровье короля, в каком он состоянии сейчас был, когда вы уезжали? — спросил под конец гетман.

Келпш покачал головой.

— Лежит в постели, облокотившись на руку, и думает; по временам мечется, как в жару. Когда мы привели его домой, пришлось накормить его и напоить, чтобы утешить боли; он отяжелел и задремал; теперь проснулся и опять страдает.

— Можно повидать его сегодня? — спросил Яблоновский. — Чем скорее отправим его в Львов, тем лучше; здесь нет ни удобств, ни аптеки, ни врачей. Вы должны выехать немедленно.

— Вечером король сам хотел повидаться с господами гетманами; будем ждать.

— Подготовьте его к тому, с чем мы приедем.

Едва Келпш успел уехать, как подкатил Браун в возке, с тем, чтобы просить Собесского не допустить выступление короля в поход.

— Немного в нем осталось жизни, — говорил старичок, — не годится добивать его без всякой пользы. И думать нельзя тащить его в поход: дай Бог доехать с ним до Львова!

Вероятно, Михаил и сам больше не обманывался; однако, порой старался убедить себя, что должен ехать и поедет. Келпш пожимал плечами и ничего не отвечал, предоставив более решительные разговоры гетману.

Наконец, доложили о его приезде. Пришел ксендз Ольшевский, и все уселись вокруг ложа короля. Браун стал к сторонке.

— Ваше величество, — начал Собесский, — мы пришли не от себя, а от имени всего войска вашего величества, просить отказаться от участия в походе в первым делом подумать о здоровье. Когда, Бог даст, поправитесь, тогда во всякое время можете догнать нас; я же, не дожидаясь Паца, должен идти вперед. Но пусть ваше величество едет на отдых не в Варшаву, а во Львов, поближе к войску.

Михаил молчал, понурив голову. Ксендз Ольшевский поддержал слова гетмана; то же сделал Яблоновский, а последним проворчал Браун, что иначе и быть не может.

— Не смею спорить, — медленно ответил Михаил, — что от меня вам мало пользы; я не гожусь ни в полководцы, ни в солдаты. Но для меня тяжелый крест не быть там, где оружием будут решаться судьбы народа. Мне легче бы умереть рядом с вами от стрелы татарина, чем бесславно доживать в корчме, с неотступной мыслью о Каменце, о вас и о походе… Умирать и даже не знать, что делается.

— О каждом шаге будем осведомлять ваше величество нарочными, — прибавил Собесский, — только выезжайте без промедления во Львов: в Глинянах нет ни удобств, ни присмотра, ни покоя. Мы также трогаемся завтра и начинаем сниматься с лагеря.

Не о чем было спорить: необходимость заставляла подчиниться. Тогда король, обращаясь к гетману, взмолился:

— Пан гетман, заклинаю вас гетманской честью, извещайте меня о своих начинаниях и, даст Бог, победах. Пусть повезет вам в борьбе с турками, как повезло моему отцу в борьбе с казачеством. Вы разобьете их, отвоюете обратно Каменец… только мне уж не видать такого счастья!

— Ваше величество, — вставил Яблоновский, — не надо предаваться мрачным мыслям. Сил у вас достаточно, года не Бог весть какие. Отдых и умение врачей вернут здоровье.

— Нет, — сухо ответил король, — даже весть о взятии Каменца не могла бы вернуть мне жизнь.

И он схватился за грудь.

— Что-то сосет у меня в груди и высосало жизнь. С этими словами он снова поник головой.

Еще с минуту продолжался разговор; потом, заметив, что король очень утомлен, гетман стал прощаться, сообщив о людях и охране, которую он даст для сопровождения короля во Львов.