— Наверно, послезавтра, — ответил, вздыхая, Шаваньяк, — речь уже приготовлена, и я не думаю скрывать, что писал ее не я.

— Ксендз Рике? — шепнул Вишневецкий.

— Так точно, — подтвердил граф, — но что значат самые красивые слова, когда их не на чем обосновать!?

Он комически развел руками.

— Героически, — прибавил он, — я приношу себя в жертву и выпью чашу до дна. Если бы не тот факт, что Нейбург еще несчастнее, чем я, так что о нем даже не разговаривают, я был бы несчастнейшим из людей.

Вишневецкий равнодушно стоял, не то задумавшись, не то просто рассеянный.

— Милый граф, — сказал он наконец, — говорят, что во время выборов происходят часто неожиданные вещи. А вдруг шляхте вздумается выкрикнуть Лотарингского?

Шаваньяк поморщился.

— Не шутите! — возразил он. — Что немыслимо, та немыслимо. Моя задача — с веселым лицом встречать проигрыш в плохой игре. Посмотрите, князь, как торжествует мой соперник.

Была минута какого-то молчания, — окна галереи были открыты; издали с валов ветер донес какой-то шум и вой. Шляхта что-то манифестировала, очевидно, около павильона.

Шаваньяк весь содрогнулся.

— Нужно отдать справедливость, — сказал он, — что у этого апокалипсического чудовища, называемого толпой, голос некрасив. Рычит даже тогда, когда веселится, а что же было бы, если бы это чудовище рассердилось?!

Некоторые из дам тоже вздрогнули при звуке криков, донесшихся с валов. Собесская, вспоминая слова мужа, побледнела, но канцлерша Пац невозмутимо заявила:

— Шляхта в хорошем настроении! Это хорошо! Чем она громче кричит, тем скорее исполнит то, что ей прикажет власть. Я скорее боюсь молчания.

Вдруг раздался грохот на дороге: — это спешил в поле запоздавший епископ холмский Ольшевский; при виде его все отвернулись, дамы попрятались, и когда он проезжал мимо галереи, то некому было поклониться.

— Друг Вишневецких! — насмешливо прошипела госпожа Денгоф, косо посматривая на стоящего в тени князя Михаила. — Изумительная отвага выступать с этим открыто.

Вдруг какая-то более веселая тема взрывом смеха заглушила эти перешептывания.

VI

Неизменным товарищем молодого Паца, который часто навещал князя Михаила, был его сверстник и далекий родственник Сигизмунд Келпш, потомок старого литовского рода, человек одинокий и без большого состояния. Он был тщательно образован, так как Пацы воспитывали его вместе со своими сыновьями, как на родине, так и за границей.

Правда, у Келпша было в Ольшмянском воеводстве несколько деревень, которые он сдавал в аренду, и этого ему хватало для приличного существования, но рядом с Пацами он казался даже бедным. Веселый, смелый, живой Сигизмунд, благодаря своей привлекательной наружности, аристократическим манерам и французскому костюму пользовался успехом среди общества, но особенно протежировала ему пани канцлерша.

Благосклонность этой дамы имела в то время большое значение. Клара Евгения, родом из знатного французского рода де-Мальи, далекая родственница королевы Луизы, свойственница герцога Кондэ, восхищавшая некогда своею красотой и обаянием, она в описываемую эпоху, хотя и достигла уже тридцати с чем-то лет, но все еще оставалась той же красавицей и, что не менее важно, заботилась о своей красоте… Хотя она и не могла соперничать ни свежестью, ни блеском со своей приятельницей гетманшой Собесской, но все таки не уступала ей ни в силе влияния, ни в степени популярности.

Келпшу было тогда уже двадцать лет, но канцлерша все еще обращалась с ним, как с подростком, и все завидовали ему в этой поддержке. Впрочем, Сигизмунд вообще пользовался вниманием у всех и, чтобы отплатить за это, он старался быть, в свою очередь, по возможности любезным со всеми.