— Послушник Симха, — отвечал монах, — который помог мне принести его сюда.

— А он видел, — показал глазами Татхагата на малиновый шнурок, — это?

Монах кивнул.

— Тогда сходи за ним. Пусть не откладывая явится сюда. И никому ничего не рассказывай, можешь только упоминать, что один из пилигримов заболел и мы его здесь подлечиваем. Я беру на себя уход за ним и сам буду его лечить.

— Слушаю, Победоносный.

И монах спешно покинул повильон. Татхагата уселся рядом с матрасом и погрузился в ожидание.

Прошло два дня, прежде чем на убыль пошла лихорадка и рассудок вернулся в эти темные глаза. Но на протяжении этих двух дней всякий, чей путь лежал мимо павильона, мог услышать голос Просветленного, монотонно бубнившего над своим спящим пациентом, словно бы обращаясь к нему. Изредка и тот бормотал что‑то бессвязное, громко говорил вдруг что‑то, как всегда бывает в лихорадочном бреду.

На второй день больной вдруг открыл глаза и уставился вверх. Затем он нахмурился и повернул голову.

— Доброе утро, Рилд, — сказал Татхагата.

— Ты кто? — спросил тот неожиданно глубоким баритоном.

— Тот, кто учит пути освобождения, — был ответ.

— Будда?

— Так меня звали.

— Татхагата?

— И это имя давали мне.

Больной попытался приподняться и повалился назад. По‑прежнему совершенно безмятежным было выражение его глаз.

— Откуда ты знаешь мое имя? — спросил он наконец.

— В бреду ты много разговаривал.

— Да, я был очень болен и без сомнения бредил. Я простудился в этом окаянном болоте.

Татхагата улыбнулся.

— Один из недостатков путешествия в одиночку: некому помочь тебе в беде.

— Ты прав, — согласился Рилд, и веки его вновь сомкнулись; он задышал глубоко и ровно.

Татхагата остался в позе лотоса, ожидая…

Когда Рилд очнулся в следующий раз, был вечер.

— Пить, — сказал он. Татхагата дал ему воды.

— Ты голоден? — спросил он.

— Нет, мне, моему желудку пока не до этого. Он поднялся на локтях и уставился на своего опечителя. Затем повалился обратно на матрас.

— Это как раз ты, — заявил он.

— Да, — откликнулся Татхагата.

— Что ты собираешься делать?

— Накормить тебя, когда ты скажешь, что голоден.

— Я имею в виду после этого.

— Присмотреть за тем, как ты спишь, дабы ты опять не впал в бред.

— Я не о том.

— Я знаю.

— После того, как я поем, отдохну, вновь обрету свои силы — что тогда?

Татхагата улыбнулся и вытащил откуда‑то из‑под своей одежды шелковый шнурок.

— Ничего, — промолвил он, — совсем ничего, — и он, изящно перекинув шнурок Рилду через плечо, отвел руку.

Тот тряхнул головой и откинулся назад. Поднял руку и пробежал пальцами вдоль шнурка. Обвил им пальцы, затем запястье. Погладил его.

— Он священен, — сказал он чуть позже.

— Похоже…

— Ты знаешь, для чего он служит и какова его цель?

— Конечно.

— Почему же тогда ты не собираешься ничего делать?

— Мне нет надобности что‑то делать или действовать. Все приходит ко мне. Если что‑то должно быть сделано, сделать это предстоит тебе.

— Не понимаю.

— Я знаю и это.

Человек глядел в тень у себя над головой.

— Я бы попробовал поесть, — заявил он.