Однако на поверженного рыцаря смотрел не только он. Не он один. Через узкие глазки-щелочки, едва различимые в тени капюшона, из невообразимой дали взирали и другие глаза. Чьи-то. Невесть чьи. Колдовские. Чародейские. Давящие. Перемалывающие.

Неумолимый взгляд ИНЫХ глаз становился все более отчетливым и явственным. ИНОЙ взгляд постепенно заполнял глаза человека в рясе, глаза-посредники, лишь переносившие сюда, в это «здесь» и в это «сейчас» взор истинного ХОЗЯИНА.

Взгляд неведомого колдуна — сильного и могущественного — проникал глубоко в душу и мозг бычьего рыцаря. Взгляд пронзал сердце и забирался под череп. Взгляд буравил насквозь, бесцеремонно ощупывал потаенные уголки разума и настырно ворошил память. Взгляд ГОВОРИЛ. Взгляд ВОПРОШАЛ. Один только всепроникающий взгляд. И было… это непостижимо, необъяснимо, но все-таки было ясно, о чем спрашивал тяжелый колдовской взгляд из неведомого далека. И не было ни сил, ни возможности ему противиться.

«Где?»

Безмолвный голос, неслышная речь. Особая речь, состоящая не из слов и даже не из образов, не знающая языков, звуков и жестов, но понятная обоим — и тому, кто спрашивал, и тому, кому надлежало отвечать на вопросы. И кто не отвечать не мог.

Ибо невозможно было не ответить на те вопросы, что задавались ТАК.

«Где спрятана Кость? Черная Кость?»

И не нужно было толмачей, чтобы переводить вопросы. Нужно было только мысленно выстраивать ответы. Честные ответы. Потому что сейчас других не дано. Не время и не место потому что сейчас для других.

«Не знаю. Не понимаю».

Рыцарь с бычьим гербом на нагрудной котте не лгал и ничего не скрывал. В ТАКОЙ беседе нет места ни лжи, ни скрытности. Он действительно не знал, и он в самом деле не понимал, о чем идет речь… о чем течет мысль. О чем его вопрошают ИНЫЕ глаза.

И у вопрошающего не было оснований усомниться в искренности ответа.

«Что?»

Вопрошающий задавал новый вопрос.

«Что строже всего охраняется в крепости, в которую ведет эта дорога?»

Безмолвная речь опять лилась из глаз в глаза. И через глаза-посредники, поблескивающие под черным капюшоном.

«Донжон, — покорно и без промедления отвечал рыцарь черному монаху и тому, кому монах служил. — Главная башня замка. Центральная башня за внутренней стеной. Ее верхний этаж».

«Как?»

Настойчивый вопрос пульсировал в висках вместе со стынущей кровью.

«Как туда добраться?»

И рыцарь начал воссоздавать в памяти Вебелингский замок. Полностью, во всех подробностях. Все, что знал, все, что помнил. ИНЫЕ глаза впитывали новое знание, но не вбирали его в себя, а передавали монаху-посреднику, которому надлежало войти в крепость и проникнуть в главную башню.

Потом чародейский взгляд ИНЫХ глаз исчез, бесследно растворившись в блестящих щелках черного монаха с желтым лицом. Руки пилигрима опустились на голову рыцаря, словно одаряя страждущего последним благословением. Крепкие пальцы чуть шевельнулись, сдвигая шею.

Хруст.

И чувства вернулись. А с ними — боль. Резкий, непереносимый, всепоглощающий всплеск ее на бесконечно долгий миг наполнил, заполнил, переполнил все.

И вновь бесчувствие. Теперь уже полное, абсолютное. И конец.

Боль ушла. Навеки. Всякая боль.

Бычья морда на гербовой котте больше не двигалась в такт слабому дыханию. Лишь ветерок, гуляющий над рекой, шевелил расшитую ткань на груди мертвеца. Стекленеющие глаза рыцаря — голубые и холодные — неподвижно смотрели в небесную синеву.

Иноземец в бенедиктинской рясе спустился под мост. Прежде чем продолжить путь по чужой земле, следовало отмыть одежду от чужой крови.