Человек в черных одеждах не был Буддой.

Чтобы получить власть над людьми, на занятиях ему было нужно находиться постоянно в напряжении. В возбуждении. Это чувствовалось — хотя он и уверял, что спокоен особым спокойствием посвященного в тайные знания человека. Это было лживое спокойствие, пальцы выдавали его: они дрожали, их трясло от внутреннего напряжения. Сердце учащенно билось, гоняя кровь по телу.

Чувствуя это возбуждение, мужчины убирались с его пути, а женщины внимательно приглядывались. Не понимая, в чем дело, действуя неосознанно, по-звериному. Это и была духовная власть над людьми, обещанная неживым.

Разновидности подобного возбуждения есть и в других ремеслах, из той же семьи вышло вдохновение поэтов и музыкантов. Эта та внутренняя сила, которая отличает вроде бы похожие слова, песни об одном и том же. Но поет один — и слушатели встают и замирают, поет другой — остаются спокойны и равнодушны. Люди чувствуют внутреннее напряжение. Те, кто работают с вдохновением, знают — кинешь всего себя в топку, быстро сгоришь. Есть время пылать, а есть время, неторопливо остывая, набираться новых сил. Подбавлять дров в костер вдохновения нужно разумно и бережно.

Но штука-то в том, что вдохновение от возбуждения отличается так же, как домашняя корова от дикого горного яка.

Древняя сила, к которой прибегал наставник, была куда грубее вдохновения, с помощью которого парят в небесах поэты. Эта сила сама могла кого хочешь взнуздать и оседлать. Чтобы усмирить поднятое возбуждение, нужно было постоянно выполнять успокаивающие упражнения, жестко осаживая поднятых из глубины драконов.

А потом снова возбуждаться — чтобы управлять людьми. И снова загонять свои страсти в клетки, сажать на цепи, надевать намордники.

Маятник этот раскачивался все больше и больше. Делая западню все глубже и глубже: надо хотеть всех, чтобы быть возбужденным, чтобы сердце стучало с необходимой быстротой, чтобы тело пахло так, как должно пахнуть, чтобы мужчины убирались с пути опасного тигра, а женщины с блестящими глазами выходили на его тропу. И строго запрещено осуществлять свое желание. Видеть пищу, но голодать.

По мнению ведьмы, такой изощренной пытки самому лютому врагу не пожелаешь.

А неживое говорило: это только начало, когда мир делится надвое, на мужское и женское, где царит страдание. Опытные послушники уходят в измерение, где нет мужского и женского, нет страдания, все едино. И единым становится круг инь-ян, без разделительной черты. Там можно все.

С точки зрения ведьмы эта значит одно: окончательно лишенное мозгов тело расширило свое сознание до таких размеров, что теперь для возбуждения и наслаждения уже не нужны посторонние. Можно прекрасно ублажать себя самостоятельно, усилием воли сокращая и расслабляя мышцы до победного конца, и воображая при этом, что ты равен с богам и покинул полную страданий земную юдоль.

А неживое, выжрав истощенную наслаждением шкурку, отправляется на поиски новой жертвы.

Возможно, для кого-то именно в этом и заключается счастье. В конце концов, люди все разные.

Но для ведьмы — нет!

Это не ее судьба.

Корни нашей судьбы спрятаны в детстве.

В детстве мы узнаем, что такое счастье, дружба, любовь. Или не узнаем. Кому как повезет.

Не всем достаются счастливые семьи.

Не всем достаются семьи, где детей не отталкивают, не обижают, не наказывают по любому, самому пустяковому поводу, не унижают. Где на детях не срывают свою злость, свою обиду на окружающий мир, свою неуспешность.

Не всем достаются семьи, где с детьми разговаривают, как со взрослыми, честно отвечают на все их вопросы.

Ведьма появилась у своих родителей тогда, когда люди их возраста уже радуются внукам. Она выросла на руках у отца, она папина дочка. Она впитала то, что невозможно узнать другим способом, то, что бережет и защищает.