– Я послала за Джанет.

За матерью Джона. В каком отчаянии будет бедная женщина!

– И за твоей матерью тоже.

И она будет в не меньшем горе.

– Как ты считаешь, нужно сообщить кому-то еще?

Он покачал головой. Он понимал, что следовало бы ему встать, что просто правила приличия предписывали ему подняться на ноги, но у него не было на это сил. Ему неприятно было, что Франческа видит его в момент слабости, но он ничего не мог поделать.

– Тебе лучше бы присесть, - сказал он наконец. - Тебе нужно отдохнуть.

– Не могу, - ответила она. - Мне нужно… если я остановлюсь хоть на мгновение, то я просто…

Она не договорила, но это не имело значения. Он помял.

Он поднял глаза на нее. Ее каштановые волосы были заплетены в простую косу. И лицо ее было бледно. Она выглядела юной, почти девочкой, и определенно слишком молодой для такого горя.

– Франческа, - сказал он, и это было не обращение и не вопрос, а скорее просто вздох.

И тут она сказала это. Она сказала, и ему даже не пришлось спрашивать.

– Я беременна.

Глава 3

…Я люблю его безумно. Безумно! Поистине без него я умру.

– Ответственно заявляю, Франческа, что никогда прежде мне не доводилось видеть такой пышущей здоровьем будущей матери.

Франческа улыбнулась свекрови, которая только что вышла в сад при особняке, в котором они теперь проживали все вместе. Казалось, в одну ночь Килмартин-Хаус превратился в царство женщин. Сначала приехала Джанет, затем Хелен, мать Майкла. Женщины семейства Стерлинг наполнили собой дом. И от этого он стал казаться совсем другим.

Это было очень странное ощущение. Она-то думала, что будет всегда ощущать здесь присутствие Джона, видеть «g мужа в самой атмосфере дома, в вещах, которые окружали их на протяжении двух лет совместной жизни. Но Джон просто исчез, а наплыв родственниц совершенно изменил дух их жилища. Вообще-то Франческа полагала, что это не так-то плохо, ей нужна была сейчас поддержка родственниц.

Но было очень странно жить в этом женском обществе. Теперь в доме было гораздо больше цветов - вазы стояли буквально на каждом шагу. И совсем перестал ощущаться привычный запах сигар Джона и запах его любимого сандалового мыла.

Теперь Килмартин-Хаус пах лавандой и розовой водой, и всякий раз, когда Франческа ощущала эти новые запахи, сердце ее разрывалось от горя.

Даже Майкл стал держаться с какою-то странной отчужденностью. Он заходил навещать ее по нескольку раз на неделе, если посчитать, а Франческа, надо признаться, посчитала. Но его словно бы здесь и не было, он не присутствовал в доме, так, как бывало до смерти Джона. Майкл был какой-то не такой, и, думала Франческа, не следует его за это критиковать, пусть даже и только в своих мыслях.

Ведь он тоже страдает.

Она знала, что он страдает. Она напоминала себе об этом всякий раз, когда встречалась с ним и видела в его глазах отчужденность. Она напоминала себе об этом всякий раз, когда не знала, что сказать ему, и когда он не дразнил ее, по своему обыкновению.

И она напоминала себе об этом, когда они сидели вместе в гостиной в неловком молчании.

Она потеряла Джона, а теперь, похоже, потеряла и Майкла. И несмотря на то что две мамаши-наседки непрестанно хлопотали над ней - три, собственно говоря, если считать и ее собственную мать, которая приходила каждый божий день, - ей было очень одиноко.

И грустно.

Никто не объяснил ей, как грустно ей будет. Никому и в голову не могло прийти объяснять это? Даже если бы кто-то - хотя бы ее собственная мать, которая тоже овдовела очень молодой, - и попытался объяснить, что это за боль, как бы она смогла это понять?

Такие вещи можно понять только на собственном опыте.