– Франческа? - переспросил он, широко открыв глаза от изумления.

Хелен кивнула:

– Да, она хотела тебя видеть.

– Я не могу, - сказал он.

– Ты должен.

– Я не могу. - Он отрицательно покачал головой, вернее, затряс быстро-быстро из-за обуревавшей его паники. - Я не могу войти туда.

– Но не можешь же ты вот так бросить ее, - скале зала мать.

– Она никогда не была моей - и не мне ее бросать.

– Майкл! - так и ахнула Хелен. - Как ты можешь говорить подобные вещи?!

– Мама, - сказал он, отчаянно пытаясь направить разговор в иное русло, - ей нужно общество женщин. Что же я могу сделать?

– Ты можешь вести себя с ней как друг, - негромко сказала Хелен, и он снова почувствовал себя восьмилетним мальчишкой, которого бранят за необдуманный поступок.

– Нет, - сказал он и сам испугался своего голоса. Голос был как у раненого животного, в нем были и боль, и смятение. Но одно он знал наверное. Он не в силах был видеть ее. Не сейчас. Только не сейчас.

– Майкл, - сказала его мать.

– Нет, - сказал он снова. - Я встречусь с ней… завтра. Я… - И он направился к двери, бросив через плечо: - Передай ей мои наилучшие пожелания.

Он просто сбежал.

Глава 4

…Уверена, что не стоит устраивать такие трагедии. Не рискну утверждать, что действительно понимаю, что это такое - романтическая любовь между мужем и женой, но не думаю, чтобы это было уж настолько всепоглощающее чувство, что смерть одного из супругов влекла бы за собой гибель другого. Ты сильнее, чем ты думаешь, дорогая сестра. Ты прекраснейшим образом выживешь и без него, хотя можно считать это и спорным вопросом.

Последовавший месяц оказался для Майкла сущим адом. С каждой новой церемонией, с каждым новым документом, который он подписывал именем «Килмартин», с каждым обращением «милорд», которое приходилось терпеть, дух Джона, казалось, изгонялся все дальше и дальше.

Скоро, думал Майкл бесстрастно, вообще будет казаться, будто Джона никогда и не было. Даже ребенок, который должен был стать последней частицей Джона на земле, и тот умер.

И все, что некогда принадлежало Джону, принадлежало теперь Майклу.

За исключением Франчески.

И Майкл был твердо намерен сохранить такое положение вещей. Он не станет, нет, он просто не сможет нанести покойному двоюродному брату и это - последнее - оскорбление.

Ему пришлось навестить ее, разумеется, и он говорил подобающие слова соболезнования, но что бы он ни говорил, все это оказывалось не то, и она только отворачивалась и смотрела в стену.

Он не знал, что сказать. Откровенно говоря, он чувствовал такое облегчение оттого, что она сама осталась жива, что не слишком огорчался из-за смерти ребенка. Матери - его собственная, мать Джона и мать Франчески - сочли нужным сообщить ему весь этот ужас в деталях, и одна из горничных даже выбежала и принесла окровавленную простыню, которую кто-то сохранил как доказательство, что Франческа действительно выкинула.

Лорд Уинстон, прослышав об этом, кивнул одобрительно, но добавил, что все же станет приглядывать за графиней, дабы убедиться, что простыня действительно была ее и ее сиятельство не округляется в талии. Это будет не первая попытка обойти священные законы первородства, объяснил он.

Майклу очень хотелось выкинуть этого противного болтливого человечка в окно, но он всего лишь указал ему на дверь. Похоже, у него просто не осталось энергии для подлинного гнева. Он все еще не перебрался в Килмартин-Хаус. Он просто не был готов к этому. Одна мысль о том, что ему придется жить в этом доме, со всеми этими женщинами, вызывала у него приступ удушья. Он знал, что все равно скоро придется перебираться: от графа ожидают, что он станет жить в собственной резиденции.