Только к середине дня они достигли Тугелы.

– Боже мой, ты только погляди! – присвистнул Шон. – Никогда в жизни не видел столько народу в одном месте.

– Говорят, их здесь четыре тысячи, – сказал Карл.

– Я знаю, что их четыре тысячи. – Шон обвел глазами лагерь. – Я только не знал, что четыре тысячи – это так много.

Колонна спускалась по последнему склону к переправе Рорка. Река коричневая и мутная, вода рябит на мелях переправы. Берега открытые, на ближней стороне – несколько каменных зданий. В радиусе четверти мили вокруг этих зданий расположилась армия лорда Челмсфорда. Аккуратными рядами расставлены палатки, за ними ряд за рядом привязаны лошади. Фургоны стоят у брода, не менее пяти сотен, и все пространство кишит людьми.

Отряд ледибургской кавалерии за своим полковником подошел тесной группой к границе лагеря и обнаружил, что путь им преграждает сержант в полевой шинели, с пристегнутым к ремню штыком.

– Позвольте спросить, кто вы.

– Полковник Кортни и отряд ледибургской кавалерии.

– Кто-кто? Я не расслышал.

Уэйт Кортни встал в стременах и повернулся к своим людям.

– Помолчите, господа. Мы не можем говорить все одновременно.

Шум разговоров стих, и на этот раз сержант расслышал.

– Прошу прощения, сэр. Я вызову дежурного офицера.

Дежурный офицер оказался аристократом и джентльменом. Он подъехал и оглядел отряд.

– Полковник Кортни?

В его голосе звучало сомнение.

– Здравствуйте, – с дружеской улыбкой ответил Уэйт. – Надеюсь, мы не опоздали к веселью?

– Думаю, нет.

Взгляд офицера остановился на Стефе Эразмусе. Тот вежливо приподнял шляпу.

– Доброе утро, минхеер.

Патронташ выглядел не очень уместно на его черном костюме.

Офицер оторвал от него взгляд.

– У вас есть палатки, полковник?

– Да, с нами все необходимое.

– Я прикажу сержанту показать вам ваше место.

– Спасибо, – сказал Уэйт.

Офицер повернулся к сержанту.

Он был так ошеломлен, что взял сержанта за руку.

– Отведите их подальше. Поместите по ту сторону от инженерных войск, – лихорадочно прошептал он. – Если генерал их увидит…

Он слегка содрогнулся.

Для Гаррика подобные возвращения к реальности всегда сопровождались ощущением легкости и обострением чувств. Цвета становились яркими, кожа чувствительной к прикосновениям, восприятие вкусов и запахов – острым и ясным.

Он лежит на соломенном матрасе. Солнце яркое, но он в тени. Лежит на веранде каменного госпиталя у переправы Рорка. Он подумал о запахе, который привел его в сознание. В нем смешивались гниение, пот и навоз, зловоние рваных внутренностей и запекшейся крови. Он узнал в этом запахе смерть. Потом его зрение обрело четкость, и он увидел мертвых. Они грудой лежали во дворе у стены, там, где их застал перекрестный огонь с брода и из госпиталя; трупы были разбросаны между зданиями, и погребальные команды грузили их в фургоны. Трупы лежали на склоне, ведущем к броду, в воде и на противоположном берегу. Мертвые зулусы в окружении раскиданных щитов и копий. Их сотни, с изумлением подумал Гаррик, нет, тысячи!

Потом он понял, что есть два запаха, но оба – запахи смерти. Зловоние разложившихся на солнце черных трупов со вздувшимися животами и запах его собственного тела и тел окружающих, тот же запах боли и разложения, но смешанный с запахом дезинфицирующих средств.

Смерть в антисептических одеждах, словно нечистая женщина, старающаяся скрыть менструальный запах.

Гаррик посмотрел на соседей. Они длинным рядом лежали на веранде, каждый на своем тюфяке.