Я убежал к себе в комнату, не желая разговаривать с матерью, и сел на пол, прижавшись спиной к двери. Артур внизу отказывался ее принять. Дорин умоляла, чуть ли не ползала на коленях. Он впервые в жизни не уступил. В конце концов входная дверь хлопнула, и Артур, тихо плача, ушел на кухню.

В тот день, позднее, когда я вышел из дома, Дорин поджидала меня в глубине двора и сунула мне в руки зеленую коробочку.

– Это тебе. Всегда помни, что мамочка тебя любит, какой бы глупой она ни была.

В коробке лежали красивые золотые часы «Ролекс». Когда я поднял голову, Дорин уже уходила. Я не стал ее окликать.

16:40

Я обошел, наверное, каждый мощеный переулок Ист Энда, пока наконец не наткнулся на то место, где прежде жила моя мать. Оказалось, что с годами площадь сменила не только название, но и облик.

Над ветхими домиками нависла огромная башня из бетона и стекла, отбрасывая мрачную тень на и без того серый пейзаж. Улица обрела более современный вид, однако лучше от этого не стала, практически не изменив своей убогой сути.

Разочарованный, я отправился в кафе, чтобы решить, как быть дальше. Я сделал заказ, и пожилая официантка с черным узлом на затылке и в фартуке, заляпанном супом, принесла мне чаю.

– Простите, вы здесь давно работаете? – спросил я ей вслед.

– Всю жизнь, мальчик мой, – бросила она через плечо.

– Может, вы помните женщину, которая жила в доме на месте, где теперь высотка? Дорин Николсон?

Та остановилась и глянула на меня.

– Хмм… – Она задумалась. – Я знала одну Дорин, только не Николсон. Как она выглядела?

Отец никогда не фотографировал мать – если у него и были какие то снимки, то на стенах в нашем доме они не висели. Я помнил, как мама пахла, разговаривала, смеялась и пела. Помнил седину в корнях волос, как отвисали мочки ушей под тяжестью золотых серег и как темнела расщелинка между передними зубами, словно у Брижит Бардо. Но за все эти годы, как я ни пытался, мне не удавалось свести эти мелочи воедино, чтобы создать в голове цельный образ.

– Пепельно русые волосы, рост где то сто шестьдесят пять, зеленые глаза, довольно громкий смех. Она жила здесь лет двадцать назад.

Официантка отошла к прилавку, где висели фотографии, и сняла рамку со стены.

– Она? – спросила, протянув мне снимок.

Я сразу узнал одну из четырех женщин в униформе, стоявших возле стола.

– Да.

Я через силу сглотнул.

– Да, мальчик мой, я знала старушку Дорин. Когда то она жила здесь, на площади. И работала со мной… Ох, целая вечность с тех пор прошла. Бедняжка…

По рукам у меня побежали мурашки.

– С ней что то случилось?

– Да, она умерла, мальчик мой. Лет пятнадцать назад.

– Как это произошло?

– Приятель в который раз избил. И ударил головой о стену. Так нам старина Билли рассказывал. Он, ее приятель, совсем дурной был, вот и отшиб ей все мозги. Дорин какое то время лежала в больнице, под аппаратами, а потом – все…

Я зажмурился и выдохнул его имя:

– Кеннет?

– Он самый. А вы откуда ее знали?

– Она была моей матерью.

Официантка надела очки, висевшие на шее, и пригляделась. Потом с глухим стоном села напротив.

– Да чтоб меня, ну конечно!.. Ты же Саймон, верно? У тебя ее глаза.

Странно, что она знает о моем существовании, не говоря уже про имя.

– Ох, мальчик мой… Дорин рассказывала, какой ты красивый шельмец.