А знаете, что самое лучшее? Мне не нужна реабилитация. Тело функционировало. Со мной все хорошо.
Мне уже объяснили, что легкая амнезия может присутствовать, это совершенно нормально. Поэтому я не стала беспокоиться, когда томатный суп, который мне принесли, на вкус оказался просто отвратительным. Маму это очень удивило: «Ты ведь обожаешь томатный суп».
Еще меня воротило от рисовых хлебцев, которые довольный собой папа принес тайком. Я проглотила два и с улыбкой поблагодарила. Папа ведь был уверен, что делает мне приятное.
Я помнила суп и хлебцы. Помнила, что ела их много раз. По словам родителей, эта еда мне нравилась. Неужели авария повлияла на вкусовые предпочтения? Наверное, потом все снова стабилизируется. Наверное, мне просто нужно время – так утверждали врачи, и я успокаивала себя этим, но в глубине души совсем не верила в такое развитие событий. Оно казалось неправильным и ошибочным, хотя я понятия не имела, почему. Это глухое чувство как тень, притаивавшаяся в дальних углах переулка, как легкие мурашки, бегущие по шее.
– Ты готова? Лу ждет не дождется, когда старшая сестра вернется домой. Мама, наверное, вся на нервах – варит-жарит. Кухня напоминает поле брани.
Мама готовит, когда хочет поразмыслить. По ее словам, так думается легче. Или она убирается – выпускает пар. А папа в подобных случаях просто много разговаривает.
Папа терпеливо ждал, держа в руках дорожную сумку, которую собрала и привезла сюда моя мама. Она хотела, чтобы у меня были какие-то вещи и я чувствовала себя комфортно. Я представляла, что, выписавшись, пулей вылечу из палаты, из больницы, и никакие силы меня не удержат. На деле все оказалось иначе. Я окинула взглядом помещение, в котором провела много дней – чаще всего во сне или слушая аудиокниги. Палата стала чем-то вроде остановки. Сравним ее с комнатой ожидания в аэропорту. Часть пути пройдена, и это воспринималось очень отчетливо.
От вида больничной койки мне сделалось дурно.
Надеюсь, Норы, лежавшей здесь, больше не существует.
Просто безумие чистой воды… Мне страшно. Я никому об этом не расскажу, не могу рассказать. Как? У меня нет слов. Однажды один из наших учителей сказал: «Не можешь что-то объяснить? Значит, ты сам этого еще не понял». Наверное, это применимо не ко всем областям и обстоятельствам, ведь жизнь куда сложнее этого неубедительного высказывания, однако в тот миг мне казалось, что учитель был прав. Во всяком случае, ко мне и моей ситуации его слова подходили.
– Да, поехали домой.
Я ковыляла рядом с папой по коридорам больницы. На мне удобные ботинки, свободные великоватые брюки, принадлежавшие маме, и плотный свитер. Мои вещи в стирке, поэтому мама одолжила свои.
Папа ободряюще улыбался. Он не отходил от меня ни на шаг, на случай, если мне понадобится помощь. И это здравая мысль, потому что я все еще нетвердо стояла на ногах.
Попрощавшись с милыми сиделками и медсестрами – доктор Альварес ушел час назад, – мы покинули больницу.
Свежий воздух.
Стеклянные двери больницы остались позади. Я вдохнула полной грудью, наслаждаясь колючим ветром, пахнувшим холодом прямо в лицо. Чудо как приятно.
Спустя несколько минут я устроилась на переднем сиденье старенького вишневого «Ауди-80»: допотопная приборная панель, кресла обиты серой тканью. Мама считала машину по-настоящему жуткой и уже года два уговаривала папу купить новую, но он беззаветно влюблен в эту старушку. Все, кроме него, не сомневались, что машина вот-вот развалится на винтики. В июне папа снова получил сертификат TÜV на еще два года. Узнав об этом, мама чуть не расплакалась.
Со стороны водителя дверь с дребезгом захлопнулась. Я потерла замерзшие руки. Что ж, к нашему приезду домой машина как раз прогреется.
– Вот, пока я не забыл, – потянувшись к заднему сиденью, папа протянул мне смартфон, который я видела первый раз в жизни. |