Они еще раз подняли чарки, опростали их и оба задумались.

— Хорошо, когда только сам за себя и отвечаешь, — продолжил богатырь свои страдания. — А тут об каждом думай! Это какую же голову иметь надо!

Чей-нибудь дитенок в яму сверзится — дура-мать не досмотрит — а ты мучаешься, словно сам виноват…

— Это оттого, что у людей в нагрузку к душе еще и совесть прилагается, — наставительно сказал Мутило. — То ли дело нам! Не хватало мне еще всякую икринку обихаживать, в улиткины заботы вникать! Конечно, когда среди рыбы замор начинается, надо что-то делать, так это же в редких случаях…

Чувствую, что не боятся тебя — отсюда и все беды.

— Я не Гога с Магогой, чтобы от меня людям шарахаться, — сказал Жихарь и чуть не заплакал.

— Ладно, что-нибудь придумаем. Будь проще — и люди к тебе потянутся! — важно сказал водяной черт, словно век занимался княжескими делами. — Как там Демон существует? Оклемался или нет?

Жихарь невольно расхохотался и даже утешился. На свадьбе Демон Костяные Уши, как старший по возрасту (свету белому ровесник), назначен был тысяцким; побратимы же новоиспеченного князя пребывали в звании простых сватов и дружек. От такой чести Демон возгордился неслыханно и взмыл в небо, да так высоко, что достиг областей, где всякий воздух кончается и начинается вечный мороз. Там Демон мигом застыл в ледышку и рухнул вниз, где ему суждено было разбиться на мелкие кусочки. Но гуляли, к счастью, не в княжеских палатах, а на берегу пруда — чтобы было где остужать хмельные головы. Демон туда и ухнул, а Мутило кинулся доставать. К вечеру тысяцкий оттаял, пришел в себя, но стал малость заговариваться, а демонята, уже приспособившиеся к почтовой службе, жаловались потом, что, мол, папаша стали какой-то отмороженный.

— Оклемался, — сказал Жихарь. — Только во время разговора пальцы врастопыр держит, — и показал, как именно держит нынче пальцы Демон Костяные Уши.

Выпили и за отмороженного. Водяник навалился на людскую стряпню — после зимней спячки все равно чем брюхо набивать.

— Может, пару утушек изловить да зажарить? — предложил Мутило, видя, сколь быстро изводится закуска.

— Не вздумай! — нахмурился рыжий князь. — Они сейчас гнезда вьют, я всякую охоту на это время запретил…

— Это ты своим запретил, — сказал Мутило. — А щуке попробуй запрети! Она такой визг подымет! У меня, гляди, вон какой рубец остался!

— Не боятся они тебя, — подковырнул Жихарь. — А ведь Гремучий Вир на моей земле — стало быть, и законы мои…

— Под водой живут не законом, но обычаем, — заметил водяник. — Ладно, это все пустословие, давай про родословие. Всякий князь, известное дело, свой род к богам возводит. Вот и про тебя века через два-три сочинят, что, мол, Перуну внучек, Яриле сыночек…

— Уже сочиняют, — нахмурился Жихарь. — Дескать, дочка мельника из-за меня здесь утопилась, а сам мельник одичал с тоски и превратился в ворона здешних мест…

Мутило хлестко всплеснул перепончатыми лапами:

— Ну люди! Ну ума у них! Откуда же на озере взяться мельнице с мельником!

Это же не запруда! Однако терпи, раз героем стал. Еще и не такое про себя услышишь… Если доживешь до беззубых лет… Высоко залетел, надо быть скромнее. Вот мне по молодости, помнится, предлагали одно озерко — далеко-далеко на восходе.