— О, Боги, — сказал расстроенный волшебник, и в раздражении хлопнул рукой по трубе.

И тут огонь в трубе начал говорить с ним.

Он держал руку на месте, уставившись на рубиновую полосу, его связь с Планом Огня, и с богоподобным исконным в соседней яме. Ему не нужно понимать древний язык дварфов, понял он, и ему не нужно считать трубы. Поскольку богоподобный зверь понимал конструкцию, его живые пламенные вихри протянулись по лабиринту труб. Теперь он заговорил с Брак’тэлом. Теперь он показывал ему, как управлять задвижками, вентилями… как запустить сломанный горн.

Он видел все это столь отчетливо, все каналы и регуляторы, все вентили, ослабляющие этот поток чистой огненной мощи. Он заметался, раскручивая эти задвижки до конца, освобождая зверя!

Очумев от этой мощи, Брак’тэл запел, он танцевал и смеялся, пока крутил вентили. И чувствовал энергию, заполняющую все вокруг, исконный крик исконного бога.

Трубы лязгали и стучали, будто крошечные гномы били металлическими молотками внутри них. Вентили стонали и шипели, сопротивляясь энергии, зажатой в их огромных винтовых механизмах.

И нарастающий рев пламени слышался Брак’тэлу как песнь величия, это была магия, существовавшая до Магической Чумы. Чистая магия. Незапятнанное волшебство.

Мощь.

Трубы сердито пылали, синеватый металл становился оранжевым, но Брак’тэл не убирал своих рук от них. Если бы он не носил защитного кольца, то кожа расплавилась бы на его пальцах и ладонях, и закапала бы на пол расплавленной липкой жижей.

Но этот зверь-бог не навредит ему. Дроу понял это и доверился древнейшей силе.

Он чувствовал, как нарастает энергия. В глубине каналов за стеной поднимался громкий рёв, сверхъестественный, как крик мира, рожденного в огне.

— Аккуратнее, — предупредил Гол’фанин. — Он всё еще не надёжно установлен.

Взяв скимитар, Тиаго Бэнр едва ли мог расслышать кузнеца. Крепление болталось, но что за превосходная рукоять, даже при том, что она еще не была крепко установлена, Тиаго ощущал прекрасный баланс — идеальный баланс, который давал ощущение, что никакого лезвия не было присоединено к рукоятке! Он смотрел на полупрозрачные линии сияющего скимитара, искрящиеся алмазной пылью, но закрой он глаза, и его разум сказал бы ему, что он держит пустую металлическую рукоять и ничего более.

От небольшого вращения запястья лезвие изменило свой угол, вслед ему потянулся серебристый шлейф, и тут Тиаго потребовалось всё его терпение, чтобы удержаться и остановить замах, который, вероятно, отделил бы лезвие от ручки, и оно пролетело бы через всю комнату.

— Что это за магия? — спросил он.

— Остается лишь гадать, — сказал кузнец. — Джинн зачаровывал их.

— Ты ведь знаешь больше!

— Vidrinath, — сказал Гол’фанин, кивнув на оружие у Тиаго с изумрудными глазами. И взглянул на щит. — Orbbcress.

Тиаго повернул Vidrinath в руке, произнося имя, дроуское слово из песен жриц, что будут петь молодым студентам Академии, когда те войдут в Медитативный сон. Он понял, в чем была сила этого клинка, знакомая ему, как рукоять ручного арбалета, и произнёс имя снова: — Колыбельная.

И для щита: — Паутина.

Он обдумал потенциал. И позволил мыслям течь свободно, стараясь понять, на что намекают эти особые имена — имена, вряд ли выбранные наугад.

— Расскажи мне еще, — просил он Гол’фанина, или попытался, поскольку слова его потерялись, заглушенные грохотом, донёсшимся из глубоких каменных пещер, какофонией стука и металлического скрежета.

Тиаго вопросительно посмотрел на кузнеца, который только пожал плечами. Вместе они вернулись к главному горну.