— А после того?

— Он попросил аудиенции, чтобы иметь возможность опровергнуть возводимые на него обвинения. Он сделал вызов гордым кардиналам, которые отлучили его. Он требовал суда.

— А что сказал папа?

— Ничего — словами. Тюрьма была его ответом!

— Суровый ответ!

— Но бывали дороги длиннее тех, которые ведут из тюрьмы во дворец; и Бог не создал людей, подобных Риенцо, для цепей и темницы.

Когда Анджело произнес эти слова громким голосом и со всем энтузиазмом, которым вдохновила римского юношу слава павшего трибуна, он услыхал позади себя вздох. Он с некоторым смущением обернулся. У двери стояла Чезарини.

— Извините меня, синьора, — сказал Анджело нерешительно, — я говорил громко, я обеспокоил вас; но я римлянин и моей темой был…

— Риенцо! — сказала дама, подходя. — Тема, способная взволновать римское сердце. Полно — извинений не нужно. Ах, если судьба возвратит Риенцо счастье, то он узнает твое суждение о нем.

Говоря это, синьора смотрела долго и пристально на склоненное и краснеющее лицо пажа взглядом человека, привыкшего узнавать душу по наружности.

— Синьора, — сказал Джакомо, щеголевато драпируясь своим плащом, — я вижу слуг монсиньора кардинала д'Альборноса — а вот и сам кардинал.

— Хорошо! — сказала синьора, и глаза ее засверкали. — Я жду его! — с этими словами она вышла в дверь, через которую подслушала римского пажа.

II

Свидание. Интрига и контринтрига дворов

Жиль (или Эджидио) кардинал д'Альборнос был одним из самых замечательных людей того замечательного времени, столь обильного гениями. Мирная карьера, как бы ни была она блистательна, не удовлетворяла его честолюбию. Он не мог довольствоваться церковными почестями, если это не были почести церкви воинствующей. Смелый, проницательный, предприимчивый и обладающий холодным сердцем при храбрости рыцаря и хитрости попа, — таков был характер Жиля, кардинала д'Альборноса.

Оставив свою дворянскую свиту в передней, Альборнос был введен в комнату синьоры Чезарини.

— Прекрасная синьора, — сказал кардинал, целуя руку Чезарини с грацией, которая показывала в нем более князя, чем духовника, — приказания его святейшества, боюсь, заставили меня опоздать к часу, в котором вы удостоили назначить изъявление моей преданности; но мое сердце было с вами постоянно, с тех пор как мы расстались.

— Кардинал д'Альборнос, — возразила синьора, тихонько отнимая свою руку и садясь, — имеет так много занятий, по своему сану и значению, что, отвлекая свое внимание на несколько минут к менее благородным мыслям, он, мне кажется, изменяет своей славе.

— Ах, синьора, — отвечал кардинал, — мое честолюбие никогда не имело такого благородного направления, как теперь. Быть у твоих ног — этот жребий выше всех почестей.

Синьора ответила не сразу. Устремив свои большие гордые глаза на влюбленного испанца, она сказала тихим голосом:

— Монсиньор кардинал, я не стану притворяться, будто бы не понимаю ваших слов; я также не приписываю их обыкновенной вежливости. Я довольно тщеславна и верю, что вы считаете ваши слова справедливыми, когда говорите, что любите меня. Слушайте меня, — продолжала синьора. — Женщина, которую кардинал Альборнос удостаивает своей любви, имеет право требовать от него доказательств этой любви. При папском дворе — чья власть равняется вашей? Я прошу вас употребить ее в мою пользу.