Его могут сжечь за это. Из-за нее. Но тут было и что-то, не имеющее отношения к Ферранте. Она ощущала силу искусства, необоримо рвущуюся наружу, решимость завершить. Случались дни, когда она ненавидела отца, пожирающего не только себя, но и других во имя этой решимости. И ей совсем не понравилось обнаружить в себе то, что она ненавидела в огне.

– Тебе страшно? – спросила она Тейра.

– Нет. Да. Страшно, что я могу погубить эти прекрасные приготовления. Ведь даже горн – произведение искусства. Неудивительно, что ею дух медлил тут, лишенный жизни, когда подобное близилось к завершению. Еще чудо, что он не стонет в этом дворе. Если мне удастся, твой батюшка получит выкуп за невесту, достойный тебя, и к черту сына бедного рудокопа!

«Нет!»

– Тейр, ты понимаешь, я ведь не знаю, что сделается со статуей, когда заклятие утратит силу.

«И с Ури тоже».

– С медным зайчиком ничего не случилось, ты сама говорила. Она будет великолепной, вот увидишь! – Он помолчал. – Можно разжечь огонь.

– Это моя работа. – Фьяметта повеселела от приятного воспоминания, – Я всегда все разжигала для батюшки.

Они на миг взялись за руки, потом Тейр отступил, Фьяметта закрыла глаза. «Для вас, батюшка!» И для аббата Монреале, и Асканио, и его матушки, и бедных сеньора Пия и дамы Пии, и Тича, и Руберты, и ее племянницы, и дамы без имени. Для всей Монтефольи…

– Пиро!

В горне взревело пламя, затем рев перешел в басистое шипение. Тейр взялся за одни мехи, а по ту сторону улья Тич встал ко вторым. В укромном месте под галереей сидела безымянная дама, с интересом следя за происходящим. Всколыхнувшееся в горне пламя вызвало ответный одобрительный блеск в ее глазах. Она запахнула в свой плащ кобольда – одного из примостившейся у ее ног кучки – и он с обожанием поднял к ней морщинистое лицо. В сумерках можно было почти убедить себя, что это дети. Почти.

Несколько искр поднялось на волне жара из отверстий горна, но дыма почти не было. Дрова горели жарко, звонко, чисто, как и полагалось. И… и не очень заметно, тихо надеялась Фьяметта. «Но лучше нам не мешкать!» Она позвала на помощь Руберту, и вместе они принесли носилки с телом Ури в сумрак двора. Отблесков горна было достаточно, чтобы не спотыкаться, но для дальнейшего она велела Руберте посветить ей фонарем.

– Я могу начертить фигуру и разложить символы, а потом отдохнуть, пока будет плавиться бронза. Только нам всем надо будет следить, чтобы не наступить на линии. Я начерчу их так близко к носилкам и яме и так плотно, как сумею. Свети ровнее, чтобы я могла вести непрерывную линию.

– А где мел, деточка?

– В этом заклинании мел не применяется. – Фьяметта опустилась на колени и достала из корзинки с инструментами и различными предметами, которые собрала заранее, острый ножичек. Потом закатала правый рукав и отогнула ладонь, выставляя запястье. Поглядела на свои вены и ойкнула.

Руберта испуганно прижала пальцы к губам и посоветовала слабым голосом:

– Вдоль сухожилий, голубка, а не поперек. То есть если хочешь и после писать и заниматься рукоделием.

– Э… правильно. Хорошая мысль. Спасибо.

Вот это было трудно! «А ты думай, что так готовишься рожать!» Линии надо было чертить собственной кровью мага. Ничья другая не годилась. Ей следовало отдать должное отцу: нелегкий способ! Она вонзила острие в кожу и провела им по своей плоти. Ей пришлось повторить это, прежде чем кровь потекла достаточно обильно, чтобы ее хватило на все линии, чертить которые нужно было указательным пальцем.