– Я говорю о машинах, а не о людях. Люди часто увлекаются странными занятиями. У них свое понятие о безумии. Многим оно представлялось, особенно в старину, чем‑то возвышенным. Разве не говорили: «Я без ума счастлив!» или: «Она безумно хороша собой!» Один древний физик утверждал, что в науке справедливы только безумные идеи. К сожалению, человеческое сознание не всегда подчиняется логике. Но машины всегда логичны, полезны, разумны – этим и отличаются от своих создателей.

Олега мое разъяснение устроило.

– Эллон, ты займешься восстановлением мыслящих машин, – сказал он. – Но это не должно отвлечь лабораторию от других работ. Как эксперименты с коллапсаном?

– Атомное время меняем свободно.

– Этого недостаточно. Ирина, иди к нам, – позвал Олег.

Я не раз замечал, что, когда появляются посторонние, Ирина отходит в сторону. Она без спешки приблизилась. Олег сказал с волнением, которое так редко показывал другим:

– Друзья мои, Ирина и Эллон. Боюсь, что мы не выведем звездолет из ядра, если не найдем физического процесса, позволяющего ускользнуть от враждебного наблюдения рамиров. Дайте мне возможность потерять хотя бы на время нашу одновременность с противниками. Возможно, в «раньше» их не было или в «потом» не будет, а в «сейчас» они есть и сильнее нас... Вы меня поняли, друзья?

Ирина только кивнула, Эллон сказал:

– Для экспериментов с макровременем мне нужен мертвый предмет и живое существо. Мертвых предметов много, а где я возьму живой организм?

– Возьми Мизара, – посоветовал я. – И раньше собаки использовались для экспериментов. Правда, Мизар – мыслящее животное, и вам надо разъяснить ему суть эксперимента и получить его согласие...

– Говори с Мизаром ты, – отвечал Эллон. – Животных демиурги не считают равноценными себе, как любите делать вы, люди.

– Ирина, возьми переговоры с Мизаром на себя! Ты прав, Эллон, человек и к животному относится по‑человечески.

Сомневаюсь, чтобы Эллон понял мою отповедь. Я снова подошел к МУМ с «Козерога».

– Знаешь ли ты меня? Слышишь ли?

Она в ответ пропела дребезжащим дискантом, совершенно не похожим на ее прежний уверенный баритон:

Стал Ваня лазить

В папину кассу.

Стал безобразить,

Красть денег массу!

Дин‑дин‑дон, дин‑дин‑дон,

Так звенят кандалы.

Так порой из‑за баб

Погибают ослы.

Зрелище великолепной, еще недавно такой разумной машины, вдруг вообразившей себя живым существом и начисто спятившей на взаимоотношениях между мужчиной и женщиной, было так грустно, что я едва удержался от слез.

2

Вечером ко мне пришел Ромеро. Он сел в кресло, зажал трость между ногами, уставился рассеянными глазами на экран. Там был все тот же пейзаж мирового ада – световорот осатанело несущихся светил. Я вдруг с жалостью ощутил то, на что раньше как‑то не обращал внимания: Ромеро сдавал – он и сейчас не допускал и сединки в голове, усах и бородке, но морщины было не скрыть. И лицо, холеное, все такое же красивое, выглядело усталым. Я сказал почти шутливо:

– Интересное приключение, не правда ли, Павел?

Он долго глядел на меня большими, темными глазами, и я вдруг вспомнил, как Мери как‑то сказала: «Павел такой стройный, такой изящный, такой воспитанный, у него самые красивые глаза, какие мне приходилось видеть у мужчин, и он ухаживал за мной, Эли, а ты и не подумал ухаживать. А меня угораздило влюбиться в тебя, беспутный! Такая несправедливость!»

– Адмирал, у вас любовь к чудовищным парадоксам, – сказал он. – Трагедию назвать интересным приключением!

– Если вы вспоминаете Петри и товарищей.