И тут раздался телефонный звонок. У Асакавы чуть сердце из груди не выскочило. Он схватил трубку, прижал к уху. Невидимый кто‑то  затаился в темноте и внимательно слушал. Но он там был!

– Алло, я слушаю… – дрожащим голосом с трудом проговорил Асакава.

Ответа не было. Где‑то, в тесном и темном месте ворочалось что‑то . Низкий звук, похожий на подземный гул, запах сырой земли. Неприятный холод просочился в глубину уха, спустился в основание шеи, заставив трепетать каждый волосок. Усилилось удушье; глубоко из‑под земли вылезли могильные черви и теперь, щекоча, извивались в лодыжках и позвоночнике. Через трубку к нему неслись невысказанные слова и мысли, годами накопленная и не вымещенная злоба и ненависть. Асакава с грохотом бросил трубку. Зажав рот, бросился в туалет. Он уже прекрасно понимал, что и пробирающий спину холод, и неожиданная тошнота неслучайны, хотя тот, кто звонил , ничего ему и не сказал. Звонили, чтобы еще раз напомнить: «Ну что, видел? Все понял? Делай, что говорят. А не то…»

Асакава блевал в унитаз. Отхаркивать было почти нечего, изо рта вылился только что выпитый виски пополам с кислым желудочным соком. Глаза слезились. Желудочный сок попал в нос, было не продохнуть. Но почему‑то казалось, что вместе с рвотой удастся выдавить из себя все увиденное.

– Ну и что мне с твоего «а не то»! Я‑то откуда знаю, чего тебе надо! Эй! Что делать‑то мне?

Сидя в туалете, Асакава орал в пустоту, чтобы хоть как‑нибудь справится с охватившим его ужасом.

– Ты что, не понимаешь, эти уроды все стерли! Все самое важное… А… а мне‑то откуда знать! Ты что, с ума…

Как бы там ни было, надо что‑то делать. Асакава вылетел из туалета и, не обращая внимания на свой дурацкий вид, стал носиться по комнате, бить поклоны туда и сюда, надеясь, что это  все еще здесь и, в конце концов, сжалится над ним. Он даже не замечал, насколько жалобное и глупое выражение лица у него сейчас. Наконец, Асакава поднялся, прополоскал рот над раковиной, выпил воды. Взглянул в сторону окна. Ветер трепал занавеску.

…Ой… я же его закрывал!

Действительно, перед тем как задернуть штору, он аккуратно задвинул створки окна. Абсолютно точно. Дрожь не покидала его. В самой глубине мозга вдруг возникла картина ночных небоскребов большого города. В сетке зеркальных окон то загорались, то гасли яркие квадратики и, собираясь вместе, складывались в подобие букв. Если представить, что высотное здание – огромный четырехугольный могильный камень, то огни окон – это имя покойника. Образ уже исчез, но штора продолжала танцевать на ветру.

В исступлении Асакава открыл шкаф, вытащил сумку и бросился паковать вещи. Все, больше ни секунды он здесь не пробудет!

…Кто бы, что бы ни говорил, но если я еще на мгновение здесь останусь, то какая к чертям неделя! Я и ночи не протяну.

Прямо в тренировочном костюме он спустился в прихожую. Прежде чем выходить, надо собраться с мыслями. Не просто бежать от ужаса, а думать, как себе помочь! Все‑таки инстинкт самосохранения срабатывает своевременно. Он вернулся в комнату, нажал на кнопку видео и достал кассету. Обмотал ее банным полотенцем, положил в сумку. Как‑никак единственная зацепка, и оставлять ее здесь нет никакого резона. Если удастся расшифровать смысл сцен, возможно, отыщется и ключ к спасению. Хотя, что ни говори, лимит времени невелик – всего неделя. Часы показывали десять ноль восемь. Видео закончилось примерно в десять ноль четыре. Чем дальше, тем драгоценнее становится время. Асакава положил ключи на столик и, оставив свет включенным во всех комнатах, вышел наружу. Даже не думая заходить в администраторскую, помчался к своей машине, включил зажигание.

– В одиночку не справлюсь. Придется его попросить…

Бормоча про себя, Асакава вел машину, но не давало покоя зеркало заднего вида.