|
Было в нем что‑то отличное от всех предыдущих – он единственный выглядел живым, в нем чувствовалось биение жизни. Но, глядя на него, Асакава почему‑то ощутил отвращение. Трудно сказать, что собственно было отвратительно. Ничего особо отталкивающего в этом человеке не было. Пожалуй, лоб слегка скошен назад, но в целом его можно было скорей отнести к разряду приятных людей. Человек тяжело и с шумом дышал, смотрел куда‑то вверх, ритмично двигаясь всем телом. За его спиной виднелись редкие заросли деревьев, из‑за стволов пробивались сполохи заката. Мужчина опустил глаза и теперь смотрел перед собой, прямо в глаза зрителю. Асакава то и дело встречался с ним взглядами. Дышать стало еще тяжелее, захотелось отвести глаза. Человек на экране пустил слюну, глаза налились кровью. Он задрал голову, на некоторое время уплыл влево, и только черные тени деревьев метались в кадре. Откуда‑то из‑под живота раздался крик, и в этот момент в кадре появились плечи, а потом шея и голова мужчины. Плечи были голые, а под левым плечом был вырван клок мяса в несколько сантиметров. Капли крови летели в сторону камеры, несколько упали на объектив, наполовину залив изображение. На мгновение оно пропало, потом опять возникло, как будто кто‑то моргал глазами, затем посветлело, но уже затянутое красной пеленой. Мужчина явно пытался кого‑то убить. Он почти навалился грудью на камеру, из рваной раны на плече проглядывала белая кость. Невероятная тяжесть сдавила грудь. Снова пейзаж с деревьями. Вращающееся небо, догорающий в нем закат, шорох сухой осенней травы. Трава, земля, снова небо. Опять, словно ниоткуда – плач младенца. Непонятно, тот же это мальчик или нет… Наконец, экран начал темнеть с краев, постепенно сужаясь к середине. Граница света и тени была достаточно четкая. Как будто в центре экрана появился яркий лунный диск, внутри которого находилось лицо мужчины. Из этой луны опустился огромный сжатый кулак, раздался острый неприятный звук. Еще удар, еще. С каждым ударом изображение дрожит и искажается. Звук ударов по мясу, затем полная темнота. Но биение продолжалось. В ушах ухала кровь. Эта сцена длилась долго. Мрак, который, казалось, никогда не кончится. Как и в самом начале, снова появились буквы – неряшливые, как и впервой сцене, словно неуверенные детские каракули. Только фразы на этот раз были связные. Медленно появляясь и исчезая на экране, белые буквы складывались в послание:
«Всякому, кто видел это, суждено умереть ровно через неделю в это же самое время. Если хочешь жить, сделай так, как тебе сейчас скажут. Ты должен…» – Асакава проглотил слюну и круглыми глазами, не отрываясь, смотрел на экран. Но тут картинка неожиданно сменилась. Сцена сменилась просто идеально, как в кино: в кадр ворвалась обычная реклама, которую каждый хоть раз, да видел. Лето, огни большого города, слева сидит кинозвезда в цветастом юката [3], в ночном небе вспыхивает фейерверк… Рекламный ролик средства от комаров. Длился он секунд тридцать, и едва мелькнули первые кадры следующей сцены фильма, как экран вернулся в свой прежний вид. Та же темнота, в которой таяли разводы только что исчезнувшей последней фразы. Картинка дрогнула, динамик затрещал, и кассета остановилась. Все еще с широко раскрытыми глазами, Асакава перемотал пленку назад, снова просмотрел последнюю сцену. Потом еще, и еще раз… Все та же реклама, так некстати ворвавшаяся в самый важный момент. Асакава остановил видео, выключил телевизор. Но продолжал таращиться в экран. В горле пересохло. – Да вы что! Охре… Ну что еще оставалось сказать? Цепочка совершенно непонятных сцен, из которых ясно только одно – увидевший это ровно через неделю умрет. А инструкция по выживанию стерта, на ее место записана какая‑то идиотская телереклама. – Кто же это мог стереть? Может, те четверо?… У него задрожал подбородок. Если бы он совершенно точно не знал, что все четверо ребят умерли через неделю в одно и то же время, то мог бы расценить это как чье‑то дурачество, посмеяться и забыть. |
