– Извините, что нагрянул в неподходящее время… – усевшись в кресло, Ёсино достал из кармана блокнот и замер в своей привычной позе, с ручкой в правой руке.

– Уж и не думал, что через столько лет снова услышу имя Садако Ямамуры. Дело‑то давнее…

Арима вспоминал свою юность. Когда‑то он бросил работу в коммерческой труппе, чтобы вместе с друзьями на голом энтузиазме создать новую, собственную… сейчас бы такую энергию.

– Арима‑сан, когда вы вспомнили ее имя, вы сказали «та» Садако Ямамура… Не могли бы вы объяснить, почему?

– Появилась она у нас, кажется… Буквально через несколько лет после создания труппы, если не ошибаюсь. Мы тогда были на подъеме, желающих поступить год от года прибывало, но… как бы там ни было, странная она была, эта Садако.

– В каком смысле «странная»?

– Как вам сказать… – Арима задумался, почесывая подбородок. Действительно, почему эта девочка казалась ему странной?

– В ней было что‑то особенное?

– Да нет, на вид вполне обычная девочка, ростом довольно высокая, но держалась скромно… и всегда была одна.

– Одна?

– Ну, вы же понимаете, обычно ведь студенты кучей держаться. А она наоборот, сама никогда к людям не шла…

Ну, такие‑то люди есть в любом коллективе. Вряд ли это могло так уж сильно выделять Садако из числа остальных.

– Ну, а если одним словом: какая она была?

– Одним словом? Было в ней что‑то жутковатое… я бы так сказал.

Арима, не раздумывая, сказал «жутковатое». А Утимура перед этим, кажется, назвал ее «мерзкой особой». Когда девицу неполных девятнадцати лет характеризуют как отталкивающую, ее невольно становится жалко. Сам‑то Ёсино представлял себе этакую гротескную даму…

– А что, собственно, в ней отталкивало, как вы думаете?

Странное дело выходит, если подумать. Она ведь в труппе и года не пробыла, к тому же двадцать пять лет прошло, но ведь как свежо отпечаталась в памяти! Что‑то было, что‑то запало Ариме в душу. Какой‑то памятный эпизод, связанный с именем Садако Ямамуры.

– Да, точно, здесь это и было, в этой самой комнате.

Арима оглядел кабинет. Стоило вспомнить тот инцидент, и сразу же отчетливо всплыли в памяти все детали, вплоть до расположения мебели в то время, когда эта комната служила им офисом.

– Мы ведь с самого начала здесь, с самого открытия. И репетиционный зал был там же, только гораздо уже, теснее. А эту комнату использовали как контору. Вон там были кабинки, здесь была перегородка из матового стекла… А телевизор там же был, где и сейчас стоит.

По ходу рассказа Арима показывал пальцем, что было и где.

– Телевизор? – сощурился Ёсино, взяв ручку наизготовку.

– Да, старый такой, черно‑белый.

– И что же? – нетерпеливо спросил Ёсино.

– Было это после репетиции. Почти все актеры уже разошлись, а мне никак не удавалось одно место в монологе, ну я и зашел сюда, чтобы еще над ним поработать. Вот, тут… – Арима ткнул пальцем в сторону двери, – Вот тут я остановился, смотрю: за перегородкой экран мелькает. Я подумал, кто‑то телевизор смотрит. То есть, мне не померещилось. Из‑за матового стекла я, конечно, самого изображения не видел, только черно‑белые сполохи, но кинескоп горел, это точно. А звука не было… В комнате было темновато, и я заглянул за перегородку, посмотреть, кто там сидит. Это была Садако Ямамура. Но когда я обошел перегородку и встал перед ней, на экране уже ничего не было. Я, естественно, сначала подумал, что она успела выключатель повернуть.