Руки Роуэн обвились вокруг мускулистого тела Эвана. Она отдалась стремительной вспышке желания, ликуя от сознания, что он, вероятно, на самом деле вовсе не равнодушен к ней и ребенку. Роуэн посмотрела на Эвана неуверенно и тревожно. Ей нужно знать, что он думает.

Она должна узнать правду раз и навсегда. Роуэн понимала, что одной только страсти недостаточно, чтобы прожить вместе долгие годы. Без любви страсть похожа на роскошный пир, изысканные блюда которого постепенно остывают, теряя вкус.

– Ребенок... мне нужно знать, что ты думаешь, Эван. Я провела столько бессонных ночей, гадая, как ты воспримешь эту новость... захочешь ли ты вообще общаться со мной. Твоя записка была такая... такая холодная... – Ее взгляд затуманился, и Эван, опустив руки на бедра Роуэн, прижал ее к себе.

– Разве сейчас ты не видишь, что я чувствую?

Его губы искривились в чувственной улыбке.

Роуэн закусила губу.

– Это не то, что я имею в виду. Если бы сегодня я не пришла сюда, ты захотел бы сам увидеть меня?

Быстро повернувшись, он выхватил из корзины для исходящей корреспонденции кремовый конверт из веленевой бумаги, лежавший поверх других писем, и протянул его Роуэн.

– Еще в прошлом месяце я хотел послать это письмо, но я боялся, что ты просто разорвешь его и выбросишь, и только сегодня я набрался храбрости и решил рискнуть.

Вынимая из хрустящего конверта красивую открытку с золотым обрезом, Роуэн с восхищением заметила, что на ней изображена женщина, стоящая в саду среди цветов. Открыв ее, она прочитала следующие слова: «Мое сердце принадлежит тебе навсегда. Эван».

– Я хочу, чтобы только одна женщина на свете стала матерью моих детей, Роуэн... и это – ты. Теперь ты понимаешь?

Она потеряла дар речи.

Глядя на Роуэн, Эван с внезапной ясностью понял, как много значит для него эта красивая, отважная, чудесная женщина. Несмотря на то что пребывание на Канарских островах помогло ему восстановить физическое здоровье, душевные муки не покидали его с тех пор, как он оставил Роуэн. Недели шли за неделями, и, когда Эван возвратился на работу, он понял, что не может жить в согласии с собой из-за того, как он поступил с Роуэн. Но самым верным доказательством того, что она нужна ему, была его тоска. Он скучал по ней утром, днем и вечером. Его больше не мучили воспоминания об измене Ребекки и ее низком поступке, потому что он избавился от гнева и ненависти, постепенно подтачивавшей его изнутри. Роуэн заполнила все его мысли, и то, что сейчас он держит ее в своих объятиях и знает, что она носит под сердцем его ребенка, кажется ему чудом. Чудом, которого он не заслужил.

– Прости, что я расстался с тобой таким образом. Я не хотел быть жестоким. Та записка... – Красивое лицо Эвана исказилось, как будто само упоминание о ней вызывало у него отвращение. – Я полюбил тебя, и, признаться, это до смерти напугало меня. Ты перенесла больше страданий, чем я мог вынести, и меня пугало, что я причиню тебе еще больше боли тем, что не смогу выполнить обязательства. Ты понимаешь меня?

– Прекрасно понимаю. – Улыбка Роуэн была ярче и ослепительнее, чем солнце, заливавшее раскаленные лондонские тротуары в тот жаркий летний день. – Тебе повезло, что у меня такая понимающая и всепрощающая душа.

– Ты ангел! – Прижав ее к груди, Эван изумленно покачал головой, любуясь мягкими каштановыми волосами, шелковистым облаком обрамлявшими милое лицо, и темными влажными глазами, устремленными на него с такой глубокой любовью.

Роуэн тихо рассмеялась.

– Ну, это уже слишком! Я могу капризничать и проявлять скверный характер, как любая живая женщина, так что берегись!

– Я люблю тебя. – Эван целовал ее снова и снова. Наконец, подняв голову, он заглянул в глаза Роуэн.