Да, любовь творит чудеса, и мистер Арундел – она не могла сразу привыкнуть к другому его имени – олицетворял для Роуз саму Любовь. Но она также творит и обратные чудеса, неизбежно – уж что-что, а это ей было известно – превращая людей как в святых и ангелов, так и, увы, в прямую им противоположность. В своей жизни она нагляделась на это с избытком. Если б только любовь оставила ее в покое, если б только она была скромной и не такой навязчивой, то сама леди Каролина Дестер, возможно, тоже превратилась бы во вполне приличное, великодушное, доброе человеческое существо. А кем она была сейчас, именно из-за той любви, о которой так много говорит Лотти? Скрэп искала точное определение. Она была испорченной, злобной, подозрительной и эгоистичной старой девой.

Стеклянные двери гостиной отворилась, и трое мужчин вышли в сад, предводительствуемые голосом мистера Уилкинса. Похоже, все это время говорил он один, двое других молчали.

Наверное, ей лучше вернуться к Лотти и Роуз, а то мистер Бриггс обнаружит ее и загонит в тупик, что будет весьма утомительно.

Она неохотно встала – со стороны мистера Бриггса это непростительно, вот так заставлять ее шевелиться, сгонять с насиженного места – и вышла из-за кустов волчьей ягоды, чувствуя суровое негодование и желая выглядеть как воплощение сурового негодования – тогда она внесла бы противоречие в душу мистер Бриггса и освободилась от него. Но она знала, что выглядеть так никогда не сможет, нечего и пытаться. За ужином его рука, державшая бокал, заметно дрожала; когда он обращался к ней, то сначала мучительно краснел, а потом бледнел, и миссис Фишер заглядывала ей в глаза с выражением матери, умолявшей, чтобы ее единственному сыночку не сделали больно.

Ну как может человек, скроенный по образу и подобию божьему, думала она, выбираясь из своего уголка, вести себя так нелепо, а ведь она была уверена, что он способен на куда большее – с его-то молодостью, привлекательностью, умом. Да, он явно был неглуп. Она осторожно изучала его за ужином, когда миссис Фишер удавалось вопросами отвлекать его от Скрэп, и поняла, что мозги у него имеются. Был у него и характер, а в чертах – в форме головы, лба – заметно было нечто благородное и доброе. И тем более прискорбно, что он позволил себе влюбиться в оболочку, тратить свои силы, терять присутствие духа, увиваясь вокруг женщины-вещи. Если б он только мог заглянуть внутрь нее, сквозь кожу и все такое прочее, он сразу бы исцелился, а она бы в эту чудную ночь сидела, никем не потревоженная и одинокая, в своем уголке.

Выйдя из-за кустов волчьей ягоды, она увидела спешившего ей навстречу Фредерика.

– Я решил сначала, прежде чем подойду к Роуз, разыскать вас, – сказал он. И быстро добавил: – Я готов целовать ваши туфли.

– Неужели? – улыбнулась Скрэп. – Тогда мне надо пойти и переобуться в новые. Эти недостаточно хороши.

Она чувствовала к Фредерику огромное расположение. Он, по крайней мере, никого захватывать и присваивать больше не будет. Его захватнические дни, внезапные и краткие, миновали. Хороший человек, приятный человек. Теперь он ей определенно нравился. Совершенно очевидно, он попал в какую-то запутанную ситуацию, и она была благодарна Лотти, что та вовремя вмешалась и не позволила ей сказать что-то безнадежно его ситуацию осложняющее. Но во что бы он ни впутался, теперь все было в порядке: его лицо и лицо Роуз излучали один и тот же свет.

– Теперь я буду обожать вас всю жизнь, – сказал Фредерик.

– За что же? – улыбнулась Скрэп.

– Я и раньше обожал вас за вашу красоту. Но теперь я восхищаюсь вами не только потому, что вы красивы как мечта, но и потому, что благородны как мужчина. Когда импульсивная молодая женщина, – продолжал Фредерик, – очаровательная импульсивная молодая женщина выпалила как раз вовремя, что я – муж Роуз… Вы повели себя в точности, как повел бы себя мужчина в отношении своего друга.